Но если рассматривать описанный эпизод в долгосрочной перспективе, мы находим здесь извечную проблему союза между двумя монархиями, которая возникает время от времени с тех пор, как Петр Великий впервые предложил его открыто. В начале XIX века династия Романовых заняла подобающее место среди королевских семейств Европы, и замечания Гизо свидетельствуют, что бойкота и презрения, которым она долгое время подвергалась, больше не существует. В ту эпоху неблагоприятное предубеждение касается скорее Орлеанов. Тем не менее мечта Петра Великого о династическом франко-русском браке так никогда и не будет осуществлена.
В середине 1830-х годов Николай I относится к французскому двору уже не столь враждебно. Он отзывается о правительстве Брольи, за первыми действиями которого наблюдает, в более умеренных выражениях, чем те, что имел привычку употреблять, упоминая Июльскую монархию. Вряд ли этот короткий период в середине десятилетия заслуживает названия оттепели, но можно считать, что после польского кризиса в отношениях между Тюильри и Петербургом устанавливается определенное затишье, пауза. Правда, она будет очень кратковременной. Франко-русские отношения в очередной раз омрачатся событиями, произведшими потрясения в странах, которые Франция рассматривает как находящиеся под ее влиянием или защитой. Вслед за Польшей в начале десятилетия в тот момент эти отношения испортит Османская империя.
Ункяр-Искелесийский договор, предоставляющий России значительные преимущества на Востоке, был плохо принят в Париже и Лондоне, что сблизило две столицы, прежде состоявшие в сложных отношениях, в совместном противостоянии России, обвиненной в нарушении установившегося европейского равновесия. С этого момента российская политика будет стремиться разъединить двух противников своего привилегированного положения на Востоке, пытаясь завязать диалог с Англией и игнорируя Францию. Истечение срока Ункяр-Искелесийского договора в 1841 году предоставляло русской дипломатии возможность изменить отношения с европейскими державами, возмущенными текстом договора. Вместо того чтобы пытаться продлить договор на новый срок, что было вполне возможно, Россия решила поставить на английскую карту, отказавшись от достигнутых ею 8 лет назад преимуществ, которые вызывали раздражение Лондона. «Английскому повороту» способствовали и сами обстоятельства, поскольку в тот момент ситуация в Османской империи получила новое развитие. Франция и Англия расходились в вопросе присоединения Сирии к Египту, и Тьер, возглавивший французское правительство в марте 1840 года, решил выступить посредником между султаном и Мухаммедом-Али, не информируя Лондон. Его подтолкнула к этому позиция депутатов парламента в ходе дебатов, посвященных османскому вопросу, в которых взяли верх сторонники сближения с Россией. Они громогласно утверждали, что интересы Франции и Англии на Востоке противоположны и Франция могла бы получить реальную поддержку своих притязаний в Европе именно от России, при условии признания интересов той на Востоке. Реакция Лондона не заставила себя ждать. Отвернувшись от Франции, Англия вступила в переговоры с Россией, но также с Австрией и Пруссией, и 15 июля 1840 года все перечисленные подписали четырехстороннюю конвенцию, гарантирующую целостность Османской империи. Одна из статей конвенции запрещала военным кораблям доступ в Босфор и Дарданеллы, что успокаивало Россию, постоянно озабоченную безопасностью своего южного побережья. А главное – России наконец удалось построить мирные отношения с Англией. В Париже это вызвало бурное негодование и обвинения в предательстве. Разумеется, главную вину французы возлагали на Англию, но они также поняли, что Россия преследует цель разбить «Сердечное согласие», сложившееся между Англией и Францией. Россия стремилась изолировать Францию на европейской сцене. И снова во франко-русских отношениях возникла опасная напряженность.
В тот момент в Париже происходит смена правительства, на место Тьера приходит маршал Сульт, что несколько меняет ситуацию. Гизо, назначенный министром иностранных дел, прежде всего хотел вывести Францию из ее изолированного положения, что означало договориться с Россией. Но Николай остался тогда на позиции непримиримой враждебности к Франции. Он дал своему послу Палену указание ничего не делать для включения Франции в четырехстороннюю июльскую конвенцию, о чем Гизо, впрочем, и не просил. Но министр желал избавить Францию от изоляции и преуспел в этом. 13 июля 1841 года, через год после подписания четырехсторонней конвенции, столь неблагоприятной для Франции, Османская империя договаривается не только с четырьмя ее участницами, но и с Францией: «Конвенция о проливах» дополняет конвенцию 1840 года. Это соглашение положило конец, хоть и временный, турецко-египетскому кризису и вынесло международное решение по проблеме статуса проливов.
Закрытие проливов признано в конвенции принципом европейского государственного права, английский флот мог в исключительных случаях заходить в проливы, если того требовала защита Константинополя. Для России, которая выигрывала в смысле безопасности, все основывалось на уверенности, что, принеся в жертву Ункяр-Искелесийский договор, она приобрела длительную дружбу с Англией. Но тут Нессельроде ошибся в расчетах.
Действительно казалось, что Россия никогда еще не была сильнее в Европе. Однако европейский порядок, который Нессельроде считал прочным, очень скоро пошатнется. А еще раньше франко-русские отношения, как будто уладившиеся, будут поколеблены проблемами протокола, вообще незначительными, но каждый из эпизодов наводил на мысль, что умиротворение остается временным. Изначально проблема возникла из-за частых отлучек из Франции посла Палена, который то ездил на воды в Германию, то ссылался на личные мотивы. Это вызывало раздражение. Так случилось и в конце 1841 года, когда отсутствие посла оказалось тем более заметно, что ему надлежало в ходе церемонии поздравления правителя заменить главу дипломатического корпуса и обратиться к королю. Шокированный отсутствием дипломата, хоть и объявленным заранее, Луи-Филипп приказал Казимир-Перье, в тот момент временно исполнявшему обязанности дипломатического представителя в Петербурге, не появляться ни на одной официальной церемонии, что вызвало уже раздражение Николая I. Киселев, исполняющий обязанности дипломатического представителя, на время заместивший Палена в Париже, получил те же указания. Взаимные дипломатические обиды могли бы вызвать кризис, но Нессельроде и Казимир-Перье постарались ограничить последствия этих инцидентов, организуя частые встречи и переговоры. Николай I удовлетворился возвращением глав дипломатических миссий к их обязанностям. А трагическая смерть сына Луи-Филиппа успокоила умы гораздо эффективнее, чем протокол. Русская августейшая чета, очень ею опечаленная, выразила искреннее сочувствие Луи-Филиппу. Тем не менее с французской стороны оставалось множество поводов для недовольства. Гизо посвящал всю свою корреспонденцию перечислению предметов разногласий: отказ России назначить посла на место временно исполняющего обязанности дипломатического представителя, нежелание русских, приезжающих во Францию с официальной миссией, следовать европейским протокольным правилам, например, просить аудиенцию при дворе… Гизо добавлял к этому серьезное протокольное оскорбление, сохраняющееся в силе с 1830 года: русский император отказывался обращаться к королю, как к другим монархам: «Господин мой брат». Вдобавок, напоминал Гизо, русский двор не информировал Тюильри о событиях своей внутренней жизни, хотя соблюдал этот ритуал со всеми другими дворами. Примечательно, что, как и проблема династического брака, вопрос о формуле обращения к монарху возникал постоянно, но теперь с противоположным вектором. Словно оскорбление, нанесенное когда-то Версалем всем русским государям в виде отказа признать за ними императорский титул, бумерангом возвращалось к французским королям. Вопреки всем усилиям, Гизо, неустанный защитник улучшения отношений с Россией, не получал от своих собеседников никакого умиротворяющего ответа. Нессельроде, официальный представитель Николая I, выражал непоколебимую враждебность, хотя и не к Франции, а к ее правителю.
