Во Франции к сближению относились столь же негативно. Греви безапелляционно заявил, что союз с Россией станет серьезной ошибкой, добавив, что в решающий момент русские союзники отвернутся от Франции. К тому же политический строй России, скрепленный самодержавием и православием, мог только оттолкнуть французские власти с их республиканским образом мыслей и светскостью. В обеих странах горькие воспоминания о событиях начала века способствовали сохранению враждебности, которую никто и не думал скрывать. Но в то же время позиция правителей России и Франции отнюдь не отражала умонастроения их самых влиятельных подданных. Французские предприниматели были убеждены в преимуществах сближения. В России промышленников и производителей зерна, ориентированных на экспорт, стесняли протекционистские меры Германии. А финансисты, которым Рейхсбанк Германии отказывал в ссудах под ценные бумаги, с радостью открыли для себя возможность размещать акции русских займов в Париже.
Во Франции тогда изменилось само представление о России. Кюстин описывал Россию деспотичную, отсталую, чуждую Европе. Конечно, его книга обязана своим успехом как несомненным литературным достоинствам, так и глубине содержания; тем не менее она надолго создала превратное представление о России. Но с середины века кюстиновское восприятие России сменяется образом страны с удивительной историей, бурной, но способной зачаровать читателя, а главное, писателя. Этой переменой мы обязаны прежде всего Мериме. Он выучил в молодости русский язык и питал страсть к прошлому России и к русским писателям. Будучи историком, он посвятил вполне профессиональное, хорошо документированное научное исследование Лжедмитрию. А его перевод русских авторов, особенно Гоголя, имел громкий успех. Тремя десятилетиями позже Эжен-Мельхиор де Вогюэ последовал его примеру, представив в «Русском романе» Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского и Толстого. Французские читатели живо заинтересовались такой Россией, тем более им близкой, что Анатоль Леруа-Больё в то же самое время предложил им гораздо более полную картину этой страны, чем у Кюстина. «Царская империя и русские», затем «Франция, Россия и Европа» познакомили французскую общественность со страной, близкой Европе и близкой Франции, которая тогда находилась в поисках надежного союзника. Стоит добавить, что «Ревю де дё монд», самый авторитетный французский журнал, издававшийся с 1829 года, уделял значительное место авторам, рассказывавшим о России и анализировавшим ее, и Анатоль Леруа-Больё бывал частым гостем на его страницах. Благодаря этим совместным усилиям французы познакомились с Россией, и установилась атмосфера, благоприятная для союза с этой могучей страной.
Возможность франко-русского альянса, которая мобилизовала общественное мнение, военные и деловые круги обеих стран и необходимость которой ощущалась в Петербурге, пожалуй, не менее остро, чем в Париже, тем не менее, оказалось сложно реализовать на практике. Тому есть масса причин. Прежде всего тогдашняя ситуация в Европе. Россия после Берлинского конгресса утратила авторитет, Александр III сосредоточился на ее экономическом развитии, но столкнулся с серьезными проблемами. Чтобы выправить состояние государственных финансов, уменьшить бюджетный дефицит, поддержать рубль, министры финансов Вышнеградский и Витте воспользовались хорошими урожаями 1887–1889 годов. При этом они поставили перед крестьянами непосильные задачи, приведшие к истощению земель и людей, а подати продолжали расти. Результатом этих мер стало оздоровление финансов, достигнутое в 1888 году. Но их последствия для общества оказались трагическими. В 1891 году России пришлось столкнуться с аграрной катастрофой и голодом; в 1892 году пришла холера, а увенчали всё массовые волнения. Александр III сделал отсюда вывод, что Россия нуждается в мире. Но именно в этот период в Европе происходило размежевание стран на противоборствующие лагери. Германия поддерживала АвстроВенгерскую империю, главного врага России на Балканах. Та же Германия с XVIII века была привилегированной союзницей России. Александр III хотел одновременно и спасти альянс с Германией, и вступить в союзнические отношения с Францией, что представляло собой практически немыслимую затею.
В 1887 году балканский кризис привел Европу на грань войны; угроза была устранена, но причины ее сохранились. Восшествие на болгарский трон в 1888 году Фердинанда Саксен-Кобургского нанесло удар по престижу России, которая оспаривала его право на престол, поскольку его избрание не одобрил султан, как требовал Берлинский договор. И мог ли Александр III радоваться тому, что на трон, охраняемый Россией, взошел внук Луи-Филиппа? Он приложил тогда все усилия, чтобы избежать конфронтации с Веной и спасти таким образом мир. В основе конфликта вновь лежал германский вопрос, по-прежнему являвшийся приоритетным для России. Леруа-Больё отмечал в 1888 году: «Если в Санкт-Петербурге и сохранилась какая-то традиция со времен Семилетней войны, то это положительное отношение к альянсу с Пруссией».
Смерть Вильгельма I, безусловно, изменила ситуацию. Бисмарк, хотя и сохранял какое-то время свой пост, плохо ладил с новым монархом, а еще хуже – с генштабом, стремившимся к превентивной войне с Россией, которая воспрепятствовала бы ее подъему. Россия не могла не знать об этом, тем более на фоне таких сигналов, как «таможенная война» и ухудшение дипломатических отношений. К тому же в феврале 1888 года достоянием общественности стал секретный австро-германский договор от 7 октября 1879 года. «В случае, – гласил договор, – если бы одна из обеих империй, вопреки ожиданию и искреннему желанию обеих высоких договаривающихся сторон, подверглась нападению со стороны России, то обе высокие договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг другу со всею совокупностью военных сил своих империй… Если бы одна из высоких договаривающихся сторон подверглась нападению со стороны какой-либо другой державы, то другая высокая договаривающаяся сторона настоящим здесь обязуется не только не оказывать помощи нападающему против своего высокого союзника, но соблюдать по меньшей мере благожелательный нейтралитет по отношению к своему высокому договаривающемуся соучастнику». Как Россия могла игнорировать столь враждебное к себе отношение?
Тем не менее обе стороны предпринимали шаги по преодолению разногласий. Это были протокольные встречи Александра III и Вильгельма II. Бисмарк и Гирс готовили продление перестраховочного договора 1887 года, чему германский генштаб стремился помешать. Александр III, невзирая ни на что, оставался приверженцем союза с Германией, поскольку она являлась главным экономическим партнером России. Несмотря на все колебания внешнеполитического курса, Германия по-прежнему закупала в больших количествах пшеницу у России и на 80 % обеспечивала ее импорт промышленных товаров.
Отставка Бисмарка 20 марта 1890 года положила начало периоду неопределенности. Какой будет новая ориентация Германии? На другой день кайзер принял русского посла Павла Шувалова, чтобы уверить того в приверженности к сохранению курса, проложенного Бисмарком, и в своем желании продлить договор. Гирс и русский монарх два месяца ждали конкретизации этих предложений. Но в Берлине генштаб стремился убедить нового канцлера Каприви, что обстоятельства благоприятствуют превентивной войне, и Каприви благосклонно относился к такого рода высказываниям. Он считал, что германо-русское соглашение противоречит обязательствам, взятым в рамках Тройственного союза, что Германии стоит задуматься о включении в этот союз Англии и Румынии. Гирс не знал, что Каприви уже объявил кайзеру о своем намерении отказаться от любых соглашений с Россией. Когда немецкий посол Швейниц вернулся в Петербург, ему не дали полномочий подписывать какое бы то ни было соглашение. Гирс трижды – 31 марта, 14 мая и в сентябре – требовал продления договора и трижды получал отказ. Тогда, всячески стремясь к компромиссной договоренности, пусть даже отличной от соглашения 1887 года, он поручил Шувалову предложить Вильгельму II пересмотреть свою позицию, чтобы сохранить согласие по Балканам и подтвердить закрытие Босфора и Дарданелл. Получив отрицательный ответ на это предложение, он выдвинул другое: отказаться от статьи о Болгарии или осуществить простой обмен нотами. Каприви больше не реагировал, и Гирс сделал вывод, что с уходом Бисмарка похоронена и сама мысль о союзе с Россией. Наблюдая за поведением Вильгельма II, он убедился, что тот хочет прежде всего объединить Германию, Австрию и Англию, чтобы ослабить Россию.
