Второй день высокие гости, остановившиеся в здании посольства на улице Гренель, посвятили французской столице. Сначала они посетили русский православный храм, воздвигнутый Александром II в центре Парижа, на улице Дарю, затем император отправился в Елисейский дворец, а императрица пригласила в посольство на приватное свидание вдову убитого президента Сади Карно. Император в Елисейском дворце встретился с членами правительства и обеих палат парламента, а также с несколькими бывшими министрами, в частности с теми, кто принимал участие в работе над развитием франко-русских отношений. В разговоре с бывшим министром иностранных дел Александром Рибо зашла речь о начале переговоров в 1891 году. Это было «начало великого союза», сказал министр государю, слушавшему его благосклонно, но пока проявлявшему мало энтузиазма по данному поводу. Венцом дня стал торжественный вечер, который предоставил республике случай показать, что французская роскошь не уступает русской, – по крайней мере, к такому выводу пришла пресса обеих стран.
На третий день августейшая чета побывала в соборе Парижской Богоматери, на Монетном дворе и в ратуше, а затем имели место два исключительных события. Во-первых, монарший визит во Французскую академию, где они удостоились оказываемой только венценосным особам чести присутствовать на еженедельном заседании членов академии. Петр Великий в свое время прибыл, когда заседание уже закончилось, у Николая II, как и у королевы Кристины Шведской, была возможность наблюдать за работой этой академии, которой вдохновлялся великий царь, основывая свою Академию наук. Второй примечательный момент – закладка первого камня в мост императора Александра III. Правда, торжественное открытие моста состоится лишь спустя несколько лет, во время Всемирной выставки, но и здесь обращает на себя внимание связь между тем, кто наладил отношения с Францией, и его наследником. «Царь не только заложил первый камень в этот мост, он заложил основы будущего, которое после долгого беспросветного периода начинает проясняться», – говорилось в передовице «Энтранзижан», очень популярной в то время газеты. Во второй половине дня настала очередь монаршей четы принимать гостеприимных французов в посольстве на улице Гренель, где президент появился в окружении сорока пяти высокопоставленных государственных чиновников. А завершился день спектаклем в «Комеди франсез». Императрица, которая часто утомлялась и боялась массовых сборищ, все это время сияла радостью, вероятно, чтобы отдать должное утонченности и очарованию хозяев. Ее, казалось, бесследно покинули характерные для нее холодность и боязливость. Французская пресса отметила этот факт как одно из проявлений улучшения франко-русских отношений.
Августейшие гости пока оставались в столице. На следующий день после посещения Лувра и знакомства с Севрской фарфоровой мануфактурой наступила очередь Версаля, уже принимавшего у себя Петра Великого. Здесь монаршей чете предложили обед в Галерее битв и одно из тех представлений, которые Франция умела устраивать, как никакая другая страна.
Последний день был посвящен армии. По прибытии монарх устроил смотр матросам. Перед тем как покинуть Францию, он присутствовал на параде сухопутных войск в Шалонском лагере. Но еще до этого последнего этапа он нашел время отдать дань памяти славным сынам страны, которая так тепло его приняла. И в Доме инвалидов преклонился перед гробницей Наполеона, побежденного врага, показывая тем самым, что конфликтное прошлое не осложняет больше отношения двух стран. А в Пантеоне он пожелал почтить память гения мировой величины, произведения которого чтила и читала вся Россия и который раньше всех понял, что именно может объединить две страны, – Виктора Гюго.
Затем были Шалон и парад. Он сердечно попрощался с президентом Франции, вновь, как и по прибытии в Шербур, отставив в сторону протокол и присовокупив к рукопожатию самые сердечные объятия. В речи на устроенном в Шалоне прощальном обеде, где присутствовали четыре сотни приглашенных, отвечая Феликсу Фору, упомянувшему «нерушимую дружбу Франции и России», Николай II сказал: «Наши страны связаны несокрушимой дружбой. Существует также между нашими армиями глубокое чувство братства по оружию».
Таким образом, о союзе и о его секретных условиях так и не упоминалось. Более того, по завершении столь насыщенных дней не была подписана никакая итоговая декларация, хотя обычно это практиковалось. Пресса констатировала и обсуждала теплый тон выступлений, изучала под микроскопом отдельные высказывания, но по-прежнему испытывала нехватку сведений по острому вопросу о договорных, письменных основах союза. «Матен» утверждала, что визит наглядно свидетельствовал о реальности этих документов, пусть даже некоторые подвергают сомнению их существование.
В конечном итоге поездка дала положительные результаты. «Журналь де деба» напомнил о трех событиях, послуживших фоном франко-русскому сближению: Франкфуртском мире, Берлинском договоре и Тройственном союзе, которые ослабили и изолировали Россию, толкнув ее в объятия Франции. Ответом на эти вызовы явился франко-русский союз, который являлся реальностью, сдерживающей тех, кто пытался нанести смертельный удар миру. А для Франции это была еще и возможность оправиться от унижения, перенесенного в 1870 году, и гарантия того, что и германскую мощь, ставшую идеей-фикс последней четверти века, можно обуздать.
Путешествие российского императора, широко обсуждавшееся во Франции, привлекло внимание и других европейских держав. В Австрии с горечью сравнивали пылкость высказываний императора во Франции со сдержанностью во время пребывания в Вене. В Германии к этой поездке отнеслись с неменьшим беспокойством. Некоторые обозреватели пришли к выводу, что между двумя странами в самом деле заключен военный союз, несмотря на то что этот вопрос обходили молчанием. Другие газеты были не столь категоричны, уверяя, что Германия нужна России не меньше, чем Франция, и что Россия не пожертвует своими связями с Берлином, будучи давней сторонницей европейского равновесия.
После возвращения августейшей четы на родину все настойчивее зазвучали голоса, задававшие, как Жорес, животрепещущий вопрос: «Существует ли договор?» Причем Жорес при этом прибавлял: «Имеют ли право Фор и Аното сами распоряжаться судьбой нашей страны?»
Невозмутимые русские сановники прикрывались уклончивой формулировкой: «Ни одно письменное соглашение не может заменить слово русского монарха». Но ситуация изменилась благодаря ответному визиту, который чуть позже нанес в Россию президент Франции.
Изначально поездка Феликса Фора предполагалась весной 1897 года или, самое позднее, в июне. Президент должен был отправиться в Россию в сопровождении министра иностранных дел и французской эскадры. Затем выяснилось, что визит переносится на август. Обоснование этого переноса носило не протокольный, как в случае с отсутствием Казимир-Перье на похоронах Александра III, а дипломатический характер. После сообщения о том, что запланированные сроки поездки совпадают с проведением в России больших маневров, о своем присутствии на которых объявил Вильгельм II, дату визита предпочли изменить. Император направил приглашение в Париж 22 июня; Феликс Фор передал его на одобрение правительству и парламенту. Россия выделила кредиты, необходимые для приема, достойного того, который Франция оказала Николаю II, и начались споры по поводу организационных вопросов. Первая тема: прием французской эскадры, которой предстояло выйти из Дюнкерка и прибыть в Кронштадт. Во Франции власти тоже обдумывали проблемы протокола. Так, президент решил, что, поскольку император наградил его орденом Св. Андрея Первозванного, лента последнего заменит ленту ордена Почетного легиона, которую он отныне будет носить только в петлице.
