В России желание организовать для президента Франции прием не хуже, чем встретил Николай II во Франции, подпитывалось искренней симпатией к Феликсу Фору. Тот посетил Россию тремя десятилетиями ранее и оставил о себе у принимающей стороны приятные воспоминания. Он приезжал через пятнадцать лет после окончания Крымской войны, чтобы развивать торговлю между двумя странами, и радовался тогда экономическим успехам России. Он также публично сожалел о разрушениях, совершенных коалицией, особенно в Одессе, городе, связанном с памятью герцога Ришелье. Вниманием, которое он уделял в ходе этой поездки преодолению русскими их невзгод, симпатией, повсюду проявляемой и к людям, и к учреждениям, он завоевал всеобщее одобрение. Влиятельная газета «Новое время» такими штрихами рисовала его портрет: «Он обладает умом, силой воли и сердечностью… Это великолепный тип француза, жизнерадостного, серьезного, деятельного, уверенного в своих силах». Этот портрет, растиражированный прессой накануне визита президента, свидетельствовал об ожиданиях принимающей стороны и предвещал теплую встречу. Еще одна характерная черта, свидетельствующая о значении, которое придавалось приезду президента: массовый наплыв в Петербург журналистов и фотографов, добравшихся в столицу для освещения события, которое обещало стать мировой сенсацией. Информационное обеспечение приобрело здесь, надо признать, беспрецедентный масштаб по сравнению со сдержанными комментариями иностранной прессы того времени. Так, «Таймс» накануне поездки свела ее к «визиту вежливости» после посещения императором Парижа. Но в России ожидания были велики, и стремление пойти навстречу пожеланиям гостя не вызывало сомнений. Оно прослеживается и в изменениях, внесенных в протокол. Первоначально предусматривалось, что император примет Феликса Фора в Петергофе. Однако вмешался граф Монтебелло, напомнивший Муравьеву, что во Франции президент приветствовал императора в Шербуре, когда его корабль вошел во французские воды. Отсюда пожелание аналогичного приема. Муравьев без колебаний согласился, и программу подкорректировали. Когда 12 августа «Портюо» пришвартовался в Кронштадте, его приветствовали французские флаги и «Марсельеза», а рядом причалила «Александрия», на борту которой Николай II прибыл в Петергоф. Лидеры двух государств приветствовали друг друга, как и годом ранее, обнявшись, словно старые друзья, не утруждаясь протокольными формальностями. «Фигаро», всегда внимательная к таким деталям, писала, что «император приветствовал президента, как если бы он был императором или королем, демонстрируя этим реальность союза, объединяющего обе страны». В дальнейшем события развивались в точности по сценарию парижского визита. Президента Франции поселили в Петергофском дворце, где начались первые встречи, сначала состоялся приватный завтрак для президента и членов императорской фамилии, затем большой обед на сто шестьдесят персон. Следующий день был посвящен столице и самым значительным ее памятникам. В Петропавловском соборе президент возложил золотую миртовую ветвь на могилу миротворца Александра III, затем посетил домик Петра Великого. Так два монарха, открывших свою страну Франции, оказались в центре этих торжеств. В конце дня уже президент выступал в роли хозяина, принимая в посольстве представителей русской элиты и своих соотечественников, обосновавшихся в России. Все очевидцы, журналисты и мемуаристы, с удивлением отзывались о том, с какой теплотой народ встречал президента Франции. Набережные Невы, ведущие к ней улицы, площади не могли вместить огромную толпу, жаждавшую увидеть французского президента, приветствовать его, шумно выразить свое воодушевление, масштабы которого – подчеркивалось в прессе – превосходили все имевшее место до этого события в общественной жизни.
Наконец, 14 августа состоялся парад войск. Посол Франции просил, чтобы за образец взяли парад с участием Вильгельма II, но это не могло быть осуществлено на практике. Во время парада, на котором присутствовал германский император и который стал причиной переноса президентского визита, Вильгельм II ехал верхом в мундире своего полка. Это, разумеется, было невозможно для Феликса Фора, и он встречал парад стоя, во фраке, в компании императрицы, возвышаясь над императором, приветствовавшим маршировавшие перед ними полки. День завершился беседами за ужином. День отбытия высокого гостя отмечен почестями, отданными французской эскадре, и прощальным обедом на борту «Портюо», который послужил причиной нового отхода от столь тщательно соблюдаемого протокола. Обед предусматривался на пятьдесят персон. Но императрица, которая не собиралась на нем быть (из-за нездоровья, как говорили) вновь решила, что дружба с Францией требует ее присутствия. И отправилась туда в сопровождении дочерей. Трапезу, прием, убранство – все пришлось реорганизовать, с тем чтобы уже семьдесят пять человек могли почтить президента Франции перед его отбытием. Отклонения от протокола свидетельствовали об одном желании: выйти за рамки первоначальной организации, чтобы засвидетельствовать прочность уз, скреплявших два государства. Именно так понимали это обе стороны. Но основным, как и годом ранее во Франции, оставался вопрос о конкретном содержании этих уз.
В надежде получить ответ на данный вопрос каждую фразу произносимых Николаем II тостов тщательно изучали. От монарха ждали откровений в Петергофском дворце. Он ограничился словами: «Ваше пребывание среди нас и искренность чувств, вызванных им, могут лишь укрепить еще узы дружбы и глубокой симпатии, соединяющих Францию и Россию». Ничего похожего на признание официального союза. Так же обстояло дело на следующий день в Красном Селе после парада войск. Габриэль Аното, общавшийся с русскими дипломатами, нашел высказывания царя слишком холодными. Но как это исправить? И когда? Оставалась только одна возможность, прощальный ужин. Слово теперь было за дипломатами. Аното подготовил для своего президента прощальный тост, который тому следовало произнести на борту «Портюо». Он включил в него по собственной инициативе долгожданную фразу «два народа, дружественных и союзных». Муравьев, со своей стороны, проделал ту же работу и, особо не афишируя, передал ее результаты Габриэлю Аното.
Таким образом, было сделано все, чтобы оба государственных лидера уточнили, что связывает их страны, или, скорее, этого ожидали от того, кто так настойчиво стремился держать в секрете характер их связей. Николай II ответил, наконец, на ожидания своих визави и, сверх того, на ожидания обеих стран.
После того как Феликс Фор поблагодарил своих гостей, Николай II зачитал ясным голосом, отчетливо произнося каждое слово, столь долгожданную, столь желанную фразу о «союзе двух держав». Пока все присутствующие наслаждались этим моментом, император подошел к гостю и чокнулся с ним бокалами. Для Франции это победа: о союзе наконец объявлено. «Журналь де деба» тут же опубликовал комментарий: «Вчера вечером всему миру официально объявили о франко-русском союзе. Не хватало одного слова, и оно было произнесено».
Две поездки за короткий промежуток времени закрепили союз, который будет оказывать серьезное воздействие на европейский политический пейзаж, и это важно, поскольку они имели исключительное историческое значение. Николай II, как все монархи его времени, не скупился на визиты к другим дворам. Повсюду, в Вене, Берлине, Лондоне, подобные турне подчинялись хорошо известным правилам и протоколу: они имели целью завязать отношения между монархами, оставались в рамках их взаимоотношений и не привлекали огромные толпы. Монарх, а не его страна, принимал другого монарха, и поездка служила только оформлению сложившейся ситуации. Поездки из Франции в Россию и обратно в конце XIX века, напротив, мобилизовали массы, связывали народ и того, кто им правил, становились моментами национального единства. Они также являлись выражением ключевых политических моментов. Все попытки прощупать достоверность франко-русского альянса закончились появлением Феликса Фора в России и признанием со стороны царя существования союза, изменившего до неузнаваемости европейский политический пейзаж и продемонстрировавшего, что наступило время новых отношений между государствами.
