Вся Вест-Индия значила для Захарии меньше, чем единственный беглый взгляд на греческий берег, однако он с одобрением щурился на эти острова, похожие на огромные драгоценные камни, лежащие в море, и повторял их названия, по достоинству оценивая их музыкальность… Тринидад. Мартиника. Доминика… «Они звучат, как имена архангелов, Кобб», — сказал он. Но Кобб только ругнулся. Он рвался в бой, а они только что во второй раз упустили неприятеля.
И эскадра снова направилась к дому, к берегам Европы — причем старый «Сьюперб» по-прежнему с трудом шел последним, — подняв все паруса, чтобы перехватить врага, прежде чем он достигнет Кадиса. У них уже не хватало пищи, суда были в ужасном состоянии, а неприятель имел преимущество в пять дней, и перехватить его не удалось. «Виктория» и «Сьюперб» отплыли в Англию, оставив остальные суда ожидать нового выхода неприятеля в море. Это был конец долгого преследования, но не конец кампании. Нельсон обещал вернуться быстро. Рано или поздно неприятель был вынужден ответить за свои действия.
Так, в эти жаркие дни середины лета они стерегли Кадис, как кошка стережет мышиную норку. Эти дни уже не казались Захарии спокойными, несмотря на голубое море, теплое солнце и аромат апельсиновых рощ, плывущий к ним с испанского берега. Они все находились в состоянии почти непереносимого ожидания — их небольшой флот ждал сражения с флотом значительно большим, и железная дисциплина, которую в отсутствии Нельсона поддерживал Коллинвуд, раздражала их. Кобб был раздражителен от возбуждения, Захария — от страха. Даже кот Сноу казался измученным. Для Захарии битва уже началась, он сражался со своими страхами. Он больше не мог сосредоточиться на книгах, которые пытался читать, но, как раньше, отдельные фразы оставались с ним и поддерживали его, особенно фразы, написанные по-гречески в медальоне Стеллы. «Любовь поет свою песню всем созданиям, которые живут и будут жить, усмиряя воинственность богов и людей». Любовь к Богу, любовь к родине, любовь к славе, любовь к маленькой девочке или полуночным звездам — она всегда поднимает вас и уносит от ваших страхов.
Нельсон был в Англии всего двадцать пять дней, однако недели его отсутствия показались ожидающему флоту годами. И наконец октябрьским вечером «Виктория» тихо присоединилась к ним. Кадис и неприятель были так близко, что приветственный салют или подъем флагов были невозможны. Однако Захарии казалось, что маленький человек там, на палубе своего корабля, должен был непременно почувствовать волну любви и облегчения, прошедшую по всей флотилии — она была почти осязаема в тишине спокойных, теплых, пропитанных ароматом апельсиновых деревьев сумерек.
Обстановка едва заметно изменилась. Дни ожидания звенели теперь работой — Нельсон двигал свои корабли туда и сюда, как шахматист, пытаясь выманить противника и в то же время не пропустить его в Средиземное море. Теперь, когда фрегат вместе с эскадрой дрейфовал рядом с Кадисом, практически на виду у огромных судов, стоящих в гавани, страх Захарии чудесным образом уменьшился. Поговаривали, что они намного уступают противнику в числе людей и пушек. Что с того? Тем громче будет слава в случае их победы, да и в случае поражения тоже. Если он был прав и слава — это просто символ, сияющий, как результат величайшего усилия и величайшей стойкости, то победа сама по себе была неважна. Непобежденная стойкость — это уже победа. А что касается самой стойкости, то она приходит в результате усилий, как говорил доктор Крэйн.
5 октября английскую флотилию обошли возбуждающие новости: противник в Кадисе принимал на борт свои войска и испанская эскадра в Картахене подняла паруса. 9 октября — кадисская флотилия развернула паруса на брам-стеньгах. 10 октября — ливень и разочарование дальнейшего ожидания. 18 октября — снова отличная погода с восточным ветром; подходящая погода для выхода противника в море. 19 октября — соединенные флотилии Франции и Испании начали выходить, они были видны на расстоянии. 20 октября — новость побежала от судна к судну: неприятель в море. Однако свет этого воскресного утра обнаружил мир окутанным морским туманом, и увидеть противника не удалось; они временами замечали только вздымающиеся скалы мыса Трафальгар.
Было что-то угрожающее в этих утесах, мелькающих сквозь разрывы в тумане, и Захария провел утреннюю вахту в компании своего злого духа. Он воображал, что уже победил этого ангела бездны, но он ошибался. До сих пор темные крылья касались его только мимоходом, и он отмахивался от них, как от крыльев летучей мыши, но теперь злой дух был так близко от него, что стал как бы его частью. Как туман, он был вокруг него, в нем и душил его.
Захария был слишком близко от своего ужаса, чтобы видеть его бесстыдное лицо или чувствовать зловонное дыхание; так близко, что, казалось, бороться было не с чем. И все же он боролся. Неподвижный, с напряженным лицом, он вел эту странную борьбу за то, чтобы тело было спокойным, а лицо твердым. Это было важнее всего. Все, чему наставления и опыт, казалось, научили его за прошедшие месяцы, исчезло, как будто ничего и не было. Захария не мог вспомнить Стеллу или дом, так его память оказалась замороженной страхом. Он еле выстаивал вахту.
Прозвучала дудка боцмана, вахта Захарии закончилась, и его уже ждали другие обязанности. Как раньше юноша боролся за то, чтобы выглядеть спокойным, так теперь он пытался вспомнить, в чем они заключались. Он помнил, что все утро он выполнял их твердо, без слов, но хорошо. Его воля еще действовала, и тело подчинялось воле. В течение утра туман поднялся, ветер изменился, и голоса вокруг утверждали, что все произойдет именно сегодня. Но для Захарии это уже не имело никакого значения, так как ближе подойти злой дух уже не мог. И все же в течение утра что-то изменилось для него; что-то подобное солнечному свету вдруг согрело его замерзшее тело, коснулось его заледеневшей памяти, и он вспомнил Стеллу. Ничего другого. Только Стеллу.
День проходил, и Захария мог только поражаться действию собственной воли и послушности своего тела, и спрашивать, могло ли то, что он изучал и забыл, так закалить его характер. Наступил вечер, и пошли слухи, что все переносится на завтра. Для Захарии это уже не имело значения. Завтра или на следующий день, не все ли равно. В любом случае теперь он верил, что выдержит испытание. Как моряк знает, что худшая часть шторма уже закончилась, хотя ветер бушует, так и он знал, что, хотя злой дух еще с ним, худшее уже позади.
Это была необычная ночь со странными огнями и с жутким грохотом орудий. Английские корабли сигнализировали друг другу о расположении неприятеля голубыми огнями и пушечными выстрелами, и в полночь с фрегата Захарии можно было различить оранжевый свет ламп в окнах кормовых кают тридцати трех военных кораблей — но это были не английские корабли. А наверху, над голубыми и оранжевыми огнями, сквозь облака мерцали далекие звезды.
21 октября перед рассветом английский флот изменил курс. Они выманили неприятельский флот из Кадиса и теперь повернули на северо-восток, готовые к атаке. Лежал легкий туман, и тяжелая зыбь заставила Захарию снова почувствовать морскую болезнь. Однако, когда он вышел на палубу и увидел всего в нескольких милях от них огромные корабли, огни которых были видны ночью, в красоте и ужасе этой картины он полностью забыл о себе.
