— Да, понял, вали уже!
Верзила ушел, оставив меня наедине с подлым охранником.
— Ну, что красивая, личико-то покажи, а то не успел рассмотреть, — он подошел ко мне, бесцеремонно ухватил за подбородок, вынуждая поднять голову.
Я дернулась, пытаясь вырваться, а когда не вышло, вперилась в него взглядом, полным ненависти.
— О, какая! С норовом. Ничего. У нас тут мигом перевоспитаешься. Знаешь какие были характерные? Огонь просто. Посидели пару дней в яме, да без еды и все, как шелковые стали... Жаль, что кончились.
Я не хотела знать, что стало с бедными женщинами, вряд ли эти сведения помогут обрести спокойствие духа, хорошее настроение и прежнюю веру в людей.
— Жаль, обещал тебя не трогать, — он с сомнением смотрел на шнуровку на груди, — хм, может, по-быстрому? Я буду нежным, а ты никому не скажешь?
Я замычала, очень жалея, что рот заткнуть. Мне было, что сказать этому милому человеку.
— Скажешь, — разочарованно протянут он, — по глазам вижу, что проболтаешься. А зря. Я бы не обидел.
Снова протестующе замычала.
— Ну и дура, — бросил зло и отошел к умывальнику. Взял жестяной ковш, снял кружку с ведра, — черт. Вода кончилась. Сиди тихо, сейчас принесу.
Мой тюремщик взял ведро и направился к выходу, ничуть не сомневаясь в том, что буду сидеть тихо, мирно и ждать его возвращения. Я проводила его злым взглядом, и едва захлопнулась дверь, принялась ковырять веревки.
Узлы были какими-то хитрыми и очень прочными. Мне не удавалось ослабить их ни на миллиметр, сколько бы не дергала. Осознав, что попросту теряю время, я бросила это бесполезное занятие и принялась осматриваться, в поисках того, что могло помочь. В углу топор — хорошее оружие, но до него еще добраться надо, что со спутанными руками и ногами не так-то просто. Тесак на полке — тоже далеко. Что-нибудь бы поближе.
Ножницы! Ржавые, здоровенные, как садовый секатор, с кривыми кольцами ручек. Валяются под покосившимся столом. Если доползу и смогу перепилить веревки.
Я бросила быстрый взгляд на дверь, скатилась с лавочки на пол и поползла вперед, проклиная верёвки, которые больно впивались в кожу, платье, которое замедляло движения и вообще весь этот мир. Почему меня занесло именно сюда? Неужели нет мест поприятнее.
К счастью, мужик не спешил. Поэтому мне удалось добраться до стола и начать пилить путы на руках. Кромка ножниц была совсем ржавая, истертая посередине и безнадежно тупая. Мне приходилось давить изо всех сил, чтобы прорезать волокна. Они пушились, нехотя поддавались, рвались. Но очень медленно.
Когда с улицы сквозь дождь послышались шаги и скрип ведерной ручки, я чуть не завизжала от отчаяния. Веревка еще и на половину не была разрезана.
Уже понимая, что безнадёжно опаздываю, я начала с остервенением дергать руками, царапая кожу на запястьях. Пожалуйста. Пожалуйста! Пожалуйста!!!
Внезапно снаружи раздался грохот падающего ведра, звук борьбы и крик:
— Ах, ты скотина!
Рэй! Он нашел меня!
Снова борьба, хрип, ругань и, наконец, все затихло. Я уткнулась лбом в деревянный пол и чуть не зарыдала от облегчения.
— Рэй! — промычала сквозь кляп, и снова гроза погасила мой сдавленный голос. Да что ты будешь делать! — Рэй!
Бесполезно. Не докричишься. Ладно, сейчас сам появится и в очередной раз спасет несчастную попаданку.
Однако время шло, а в дом так никто и не входил.
Сначала я думала, что он занимается похитителем: связывает, прячет где-нибудь в кустах вялое тело. Затем всполошилась, а вдруг это его связывают? А потом.. .потом я услышала странный звук, очень похожий на жадное чавканье голодного животного.
— Р.— чуть не закричала, но в последний момент осеклась.
Внутренний голос настойчиво твердил: молчи, дура, молчи.
Меня затрясло, забило крупной дрожью, по спине липкими щупальцами прошелся ужас. Глубинный, пробирающий до самых костей, такой что хочется забыть обо всем и бежать сломя голову, не разбирая дороги.
В чувство меня привел очередной раскат грома. Треснуло над самой домушкой, так что окна затряслись.
Я вздрогнула, выныривая из паники, зажмурилась крепко-крепко, собирая воедино остатки здравого смысла и самообладания. Нельзя сдаваться. Никак нельзя.
Переводя запуганный взгляд то на дверь, то на ножницы, я принялась снова пилить веревки. От усердия на лбу выступил пот. Дышать едва получалось, и сердце трепетало так, что его бой сливался в сплошной гул.
Когда с легким щелчком треснуло последнее волокно веревки, у меня из глаз покатились слезы облегчения. Несколькими осторожными движениями я размяла затекшие запястья, восстанавливая потерянную чувствительность. Сорвала кляп, облизала саднящие губы и тихо выдохнула, сдерживая всхлип.
Оставалась веревка, стягивающая ноги. Я наконец могла до нее дотянуться и попробовать развязать, но увы, и на ней был такой узел, что пальцы обломаешь, пытаясь распутать. Тогда я взяла ножницы, с трудом приноровила их к плотно затянутым путам и со всей мочи нажала на тугие ручки.
Раздался металлический скрежет. Настолько громкий и пронзительный, что чавканье на улице затихло.
Мамочка моя.
Я начала истерично дергать надрезанную веревку, а на крыльце уже раздавались неровные шаркающие шаги.
Руки тряслись все сильнее, в ушах нарастал шум. Казалось еще мгновение, и я просто свалюсь на пол в глубоком обмороке, или начну смеяться как сумасшедшая. Это ночь точно добавит мне много седых волос.. .если я ее переживу.
А-а-а-а, давай же! Давай!
Я билась как бешенная, царапала, не жалея ногтей, и веревка поддавалась, но очень медленно, а на пороге уже маячила страшная тень.
Когда в избушку боком протиснулся человек, я замерла, уставившись на него во все глаза. Вернее, на нее.
Это была женщина. В грязном рваном платье, с всклокоченным колтуном волос на голове, неестественно скрюченными пальцами и кожей такого странного цвета, что не встретишь у здоровых людей — бледная, с зеленоватым отливом.
Она стояла ко мне спиной, шумно втягивая воздух и по птичьи отрывисто наклоняя голову, то на один бок, то на другой. Не сводя с нее напряженного взгляда, я тихо взяла с пола ножницы. Перехватила их поудобнее правой рукой, левой — продолжила растягивать веревку на лодыжках. Оставалось совсем чуть-чуть.
Выжла, а в том, что это именно она сомнений не было, покачнулась из стороны в сторону и стала оборачиваться.
Теперь я могла рассмотреть не только ее перекошенную спину, но и впалую грудь, выглядывающую сквозь прореху в платье, шею с натянутыми жилами, будто подведенными темной краской, опущенный подбородок, с которого капала...кровь. И глаза. Болотистозеленого цвета, мутные, блеклые, без зрачка.
