Скидываю с себя одеяло и, с трудом приподнявшись на локте рассматриваю свое тело. Я почти голая. Из одежды — только ленты, прикрывающие пах и линию груди. Я некрасиво тощая. Похудела килограмм на десять, наверное. Живот впал, сухая кожа обтягивает ребра и выступающие тазовые кости, на острые коленки страшно смотреть.
Но все это мелочи, потому что зелени нет, и даже на ноге, в том месте, где меня поцарапала выжла, виднеется лишь ярко-розовый рубец.
Не знаю, как это возможно. Чудо это или нет. Может мой спаситель настоящий кудесник, а может домашние прививки помогли, но я выкарабкалась.
Я выжила.
Он появился ближе к вечеру. Сквозь неплотно смеженные веки я наблюдала, как пожилой мужчина поставил на край кровати старенький перекошенный поднос с жестяной кружкой и миской, в которой плавала тряпка, неспешно закатал рукава, отжал тряпицу и потянулся ко мне.
— Нет, — я открыла глаза и твердо придавила одеяло рукой.
Он вздрогнул, потом не сводя с меня настороженного взгляда, отложил тряпку обратно, забрал поднос и вышел из комнаты, не проронив ни слова.
Вот и поговорили.
Затаив дыхание, я прислушивалась к тому, что происходило за дверью. Тихие шаги, звон посуды, что-то пролилось.
Через минуту он снова появился в комнате. И снова на подносе кружка и миска, только в этот раз в кружке что-то прозрачное красное, а в тарелке какое-то жидкое месиво.
— Очнулась, значит, — проскрипел старик и ногой подвинул стул ближе к кровати. Поставил на него поднос, распрямился, потер спину.
— Сколько я была не в себе?
— Недели три, не меньше.
Ух ты, ж...
Стало как-то не по себе оттого, что от последних сохранившихся в памяти событий меня отделает почти месяц. Это сколько воды уже утекло? Ту выжлу, может, уже сожгли, а пацана съели. А Рэй уже успел меня похоронить и забыть.
— Есть, наверное, хочешь?
— Хочу.
— Тогда поднимайся, садись и ешь, — указал на поднос, — с ложки я кормить тебя не буду.
— И не надо, — проворчала я, с кряхтением отрываясь от подушки.
— Не торопись. Голова закружится.
— Уже, — пришлось зажмуриться, чтобы прекратить бешеное вращение. Сердце гремело так, будто я километр пробежала.
Хотелось повалиться обратно, но я не позволила себе этого сделать. Хватит, уже належалась. Упрямо вцепилась пальцами в тонкий матрац, поднялась, потом села на край спустив ноги на пол. Шерстяное одеяло пришлось весьма кстати. Я натянула его на плечи, чтобы скрыть некрасивую наготу, и взяла в руки ложку.
— Что это?
Бурая жижа в тарелке не вызывала аппетита.
— Каша из корня лубянника.
— Похоже на детскую неожиданность.
— Чем богаты. В лесу, заешь ли, деликатесов нет.
Он прав. Не время включать гурмана.
Я зачерпнула полную ложку и отправила ее в рот.
По вкусу жижа напоминала несоленую пареную репу. Она была не противная, не вкусная, никакая. Ничего особенного, просто еда, предназначение которой — утолить голод и дать силы. Погоняв на ее языке, я проглотила, чувствуя, как протестующе сжался желудок, отвыкший от еды.
— Торопиться нельзя. Надо по чуть-чуть. Иначе станет плохо.
Пришлось подождать, прежде чем первая порция уляжется, продышаться и только тогда продолжать. Вторую ложку я зачерпнула на самом кончике.
— В лесу полно дичи, — заметила, как бы между прочим.
— Я похож на охотника? — он пожал плечами, наблюдая за тем, как я ем.
— У вас есть огонь.
— Ты слишком глазастая, — проворчал старик.
— Я думала, вы меня сожжете.
— Хотел.. .но передумал.
Я не стала спрашивать почему. Мне все равно:
— Спасибо, что не спалили. И спасибо, что выхаживали.
Он не ответил, только улыбнулся как-то рассеяно.
Тем временем я доела кашу, тщательно вычистив всю миску, и потянулась к кружке. Первый же глоток чуть не вырвался фонтаном обратно. Напиток был на редкость отвратительным — как холодный кисель, только соленый, да с легким привкусом рыбы.
— А это что? — спросила я, отплевываясь и вытирая губы ладонью.
— Разбавленная кровь личинок мореи.
Поперек горла встал комок.
— Они такие толстые, жирные. Как опарыши, только в десять раз крупнее, — поведал добрый мужчина, — Я собираю их на опушке, рядом с большими муравейниками. Некоторых сушу на зиму, а некоторых вот разминаю в тазу, делаю настойку. Она помогает раны залечивать и силы восстанавливает.
— Силы, это хорошо, — я кивнула и дальше стала пить крошечными глотками. Если по чуть-чуть, то не так противно. Надо просто не думать из чего это сделано, не представлять толстые, копошащиеся бледные тела, и все будет хорошо.
— Я смотрю, ты не очень щепетильна.
— Пришлось пересмотреть приоритеты.
То время, когда я выкидывала чёрствый хлеб и морщила нос, если сыр в пицце недостаточно хорошо тянулся, давно прошло. Я теперь хоть сушеные коровьи лепешки готова есть, лишь бы это помогло восстановиться.
И причин не доверять этому старику у меня нет. Он мог меня бросить на болотах, сжечь, но вместо этого притащил сюда и выхаживал. Поил какой-то дрянью, обтирал, как мог заботился. Так что настойка из личинок — это мелочи.
Только бы не вырвало снова.
Кое-как мне удалось справиться с содержимым кружки. Послевкусие мерзкое, но, как ни странно, это отвратительное пойло прекрасно утолило жажду.
Пить больше не хотелось. Есть тоже. Зато снова накатила сонливость. Я отставила пустую посуду в сторону и повалилась на подушку. Вроде всего лишь поела, а кажется, что неделю на рудниках вкалывала.
— Расскажи мне, как.
— Потом. Сейчас спи.
— Я не хочу спать.
— Конечно, хочешь, — он улыбнулся, но глаза остались серьезными.
В одурманенном мозге вяло шевелилась расплывчатая мысль:
— Вы меня опоили.
— Спи.
Глаза покорно закрылись. Я еще пыталась бороться, но сон накатывал все сильнее, тело расслаблялось, становилось легким как пушинка. Сквозь мутную пелену, я почувствовала, как меня накрывают колючим одеялом, и снова провал.
— Ты вчера подмешал мне отравы! — воскликнула я, когда старик опять пожаловал ко мне в комнату. После того, что произошло я легко и непринужденно перешла на «ты».
— Не вчера, а пять дней назад, — невозмутимо ответил он.
— Пять дней? То есть ты меня вырубил на целых пять дней?
