– Поставь лестницу и придерживай, а то мне и сверзиться недолго, Трасаки-то где?
– Взял самопал и подался куда-то со своим отрядом.
– Ну и ладно, их дело молодое!
Пастух приставил лестницу к колокольне, подложил снизу два камня для упора и сам крепко придерживал ее обеими руками. Старик, тяжело дыша, полез наверх. Харидимос смотрел на него с ужасом.
– Боже милостивый! – шептал он, незаметно крестясь.
Старик добрался до верха лестницы, переступил на каменный карниз под самой крышей колокольни, обмакнул кисточку в краску и, вытянув руку, принялся выводить одну за другой огромные буквы: С, В, О… Сердце радостно стучало в груди. Думал ли я, что вот так закончу свою жизнь?.. С кистью и краской, как богомаз!
Завершив работу, он отступил, чтобы полюбоваться ею, забыв, что карниз очень узкий. Не удержался и, раскинув руки, полетел вниз.
Харидимос истошно закричал. Сбежались люди, подняли старика на руки. Он был весь в крови, голова разбита, но сжал зубы, так что ни единый стон не вырвался из груди.
– Его первый внук вернулся на Крит, – сообщил Харидимос соседям. – Старик узнал об этом, и, верно, от радости у него помутилось в голове…
Деревня всполошилась, будто от землетрясения, будто рухнула поддерживавшая ее опора. Сбежались бабки-знахарки, прикладывали травы, мази, шептали заклинания… Послали в Мегалокастро за Мустафой: никто, как он, лечить не умеет, к тому ж добрый человек, всем помогает без разбору – и туркам, и грекам, и евреям. «Болит-то у всех одинаково!» – приговаривает он.
На следующее утро Мустафа прибыл верхом на муле. Вытащил мешочки, баночки, осмотрел разбитую голову старика и принялся за лечение…
На третий день Сифакас открыл глаза, увидел невестку киру Катерину, подозвал ее.
– Что в горах?
– Не сдается, – ответила та.
– Молодец! – сказал старик. – Подложи-ка мне под спину подушку, уж больно надоело лежать. Да позови из овчарни Костандиса.
Через час в дом вошел огромный человек и молча встал у дивана, опершись подбородком на пастуший посох. Глаза старика были закрыты. Он никого не видел, ничего не слышал, в голове шумело. Ладно, подожду, думал Костандис, ведь когда-нибудь он должен открыть глаза…
Внуки и невестки собрались у постели больного. Пришел и Трасаки с самопалом, они с друзьями играли в войну и порешили, что пора снова сделать вылазку в горы, напасть на турецкую деревню… А тут, вишь, дед захворал.
– Трасаки, может, позовешь его? Тебе-то нечего бояться! – не выдержал Костандис.
– Бояться нечего, но мне его жаль, – ответил Трасаки.
Но старик, услыхав шепот, сам открыл глаза. Костандис сделал шаг к изголовью. Старик, увидев, сколько народу в комнате, осерчал.
– Я еще не умираю, наследнички! – крикнул он. – Прочь отсюда!.. Костандис, нагнись-ка!
Тот повиновался. Сифакас отрывисто зашептал что-то ему на ухо. Под конец спросил:
– Понял меня, Костандис?
– Понял, капитан Сифакас.
– Когда все исполнишь, зайди еще в Мегалокастро, в дом моего старшего сына… знаешь, где он. Отнеси им в подарок две головки сыра и молодого барашка. Поговаривают, будто приехал мой внук Козмас. Если не брешут, передай ему: «Помирает твой дед и зовет тебя к себе… Хочет благословить…» Понял, Костандис?
– Понял, понял!
– Тогда торопись!
Старик с трудом повернул голову, но Костандис уже выскочил за дверь, и был слышен стук его башмаков по каменным плитам двора.
На другое утро калитка во дворе старой Хрисулы резко распахнулась, и огромный лохматый мужик с зарезанным барашком под мышкой и двумя головками сыра встал посреди двора. Рубаха на волосатой груди была распахнута. От него несло козлиным духом и чабрецом. Он положил на землю гостинцы и оперся на пастуший посох. Три женщины сидели в доме на диване и пили кофе. Козмас встал и собрался к митрополиту. Послание уже было написано и отослано. Там, в горах, капитаны, вздыхая, качали головами.
– Что ж, придется подчиниться, раз так хочет Мать Греция!
Но ответа митрополиту пока не отправляли – ждали, что скажет капитан Михалис. Тот, получив послание владыки, позвал капитана Поликсингиса, и они заперлись в хижине.
– Я сдаваться не собираюсь, – заявил капитан Михалис.
– Но ведь Мать просит, – возразил Поликсингис. – Не можем же мы подвести ее!
– Я не доверяю тем головам, которые ею правят!
– Больше доверяешь своей собственной?
– Зря насмехаешься! Не голове, а сердцу! Оно мне подсказывает: нельзя сдаваться. И я не сдамся! Вот и ты послушай, как оно тебе велит.
– Я подчинюсь приказу.
– Тогда прощай! Меня уже все бросили, чего ж тебе медлить? Да и не нужен мне никто! Попутного тебе ветра, орел!
Капитан Поликсингис постоял в нерешительности. Как тут уйдешь: ведь это значит бросить человека на верную погибель.
– Напрасно жизнь отдашь, – пробормотал он.
– На войне жизнь напрасно не отдают!.. А ты, никак, жалеешь капитана Михалиса?
– Было у меня одно близкое существо на всем свете. Ты его убил. Нет, я не жалею и не люблю тебя, капитан Михалис, но погибели твоей не хочу… Криту жизнь твоя еще пригодится.
– А мне она больше не нужна! – со злостью выкрикнул капитан Михалис. – Ступай!
– Хоть бы о жене, о сыне подумал! – рискнул напомнить Поликсингис.
Кровь бросилась в голову Вепря, на шее у него вздулись жилы.
– Уходи, если тебе жизнь дорога, – прорычал он.
И, отшвырнув ногой вязанку дров и охапку хвороста, загораживавшие выход из хижины, вытолкал Поликсингиса на улицу. Затем, встав у двери, окликнул Вендузоса.
– Давай-ка, Вендузос, живо в Мегалокастро, в резиденцию митрополита. Передашь владыке привет и скажешь: «Капитан Михалис получил твое послание, опалил его с четырех сторон и возвращает обратно. Он не сдается!»
– Слушаю, капитан! – сказал Вендузос и спрятал послание за пазуху.
– Беги быстрей! Отнесешь послание – обратно не возвращайся. Здесь тебя ждет смерть!
– У меня жена, дети, капитан Михалис, – вздохнул лирник. – Одна дочь на выданье, к тому ж и таверна…
– Я и говорю – не возвращайся! Что с тебя взять? Прихвати с собой Каямбиса и Фурогатоса. Ступайте вместе. Воссоединяйтесь с Бертодулосом и Эфендиной! – Михалис повернулся к нему спиной.
Лирник двинулся в путь. Он спускался в долину потайными тропами, торопясь и чертыхаясь. «Что с тебя взять?.. Воссоединяйтесь с Бертодулосом и Эфендиной!» Эти слова будто хлыстом жгли спину, пока он бежал… И вот он в городе, поднимается по лестнице резиденции митрополита…
