– А то я не критянин?.. Как вспыхнуло восстание, сразу сказал Сифакасу: «Передай овец Харидимосу, он старик, и в отряде от него все равно проку мало. А мне позволь взять ружье вместо посоха». «Бери, Костандис, – согласился хозяин, – и бей их, пока сил хватит. Смотри, не опозорь мои седины!» «Будь спокоен, капитан Сифакас, – говорю. – Только уж не обессудь, в отряд к твоему сыну не пойду, так и знай! Он упрям как осел и никому шагу лишнего ступить не дает. Все сам!» Вот я и пошел к капитану Влахосу. Много турок от моей руки головы сложили… А в прошлое воскресенье позвал меня капитан и говорит: «Возвращайся, Костандис, домой, восстанию конец. Я получил бумагу от митрополита, он велит сложить оружие. Так что пора тебе к своим овцам, капитан Костандис!» «С каких это пор, – спрашиваю, – меня в капитаны произвели?» «Да с нынешнего дня, – отвечает Влахос. – Ты славно дрался и подвиг совершил – убил арнаута Хусейна. За это я даю тебе бумагу, отныне ты капитан. Повесь ее в рамке на стену, пускай дети твои смотрят и радуются!» «А что написано будет в той бумаге?» – спрашиваю. «Что ты храбрый воин и за службу твою после освобождения тебе полагается пенсия». Позвал он писаря, тот долго что-то строчил на бумаге, а после капитан Влахос приложил к ней свою печать.
– И куда ж ты эту бумагу девал, капитан Костандис?
– Известное дело – порвал! Разве я кровь проливал за ради какой-то бумажки? Я для Крита старался!
И, посвистывая, пошел дальше.
На землю опустились густые тени. Путники добрались до лежащей в руинах деревни. Им навстречу вышли женщины в лохмотьях. Одна из них протянула Козмасу веточку базилика.
– Добро пожаловать!
– Деревню сжег собака арнаут, – объяснил Костандис. – Он знал, что все мужчины ушли в горы, вот и налетел со своей бандой. Собрал в церковном дворе мальчиков и стариков – всего человек сорок. Один дряхлый, горбатый старик подошел к нему и стал просить, чтоб помиловал хотя бы детей. «Убей, – говорит, – одних стариков, они уже довольно пожили на свете, а мальчиков помилуй». Арнаут засмеялся и толкнул горбуна обратно в толпу. Затем повернулся к своим псам и скомандовал: «По гяурам огонь!»
– Хватит, Костандис, замолчи! – взмолился Козмас.
Но тот был уже не в силах остановиться.
– Раздался залп. Многие упали сразу как подкошенные. Остальные корчились на земле и стонали. Турки вырыли неглубокую яму и побросали туда трупы вместе с недобитыми. До сих пор воняет… Пошли покажу!
– Нет, не хочу! – Козмаса передернуло, и он стеганул мула.
Они выехали на площадь. Уцелевшие жители деревни собрались поприветствовать их. Высокий сухопарый староста снял перед ними шапку.
– Простите, люди добрые, не на что вас усадить, нечем накормить-напоить: все пожгли нечистые поганые.
– И мужчин у нас нет, чтоб встретить вас как полагается, – сдавленным голосом произнесла одна крестьянка и отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Женщины жалобно запричитали.
– А ну хватит! – строго оборвал их староста. – Разве мы не пережили того же в шестьдесят шестом? Всего несколько мальцов уцелело тогда из всей деревни. Так возродились же! Пока жив хоть один критянин и хоть одна критянка, наш остров не умрет!
Одна из женщин подала Козмасу холодной воды в миске. Он стал жадно пить, но облегчения не почувствовал.
Староста повернулся к Костандису.
– Господь да освятит твою руку, орел! Да войдешь ты в рай с тем ножом, которым зарезал проклятого турка!
– Пошли! – отрывисто бросил Козмас: у него не было больше сил глядеть на это разрушение. – Будьте здоровы, земляки!
Старики молча, опершись на посохи, смотрели им вслед. Женщины утирали глаза и любовались Костандисом, который ловко перепрыгивал с камня на камень, спускаясь в долину…
Солнце уходило за горы. В сумерках чернели стволы дубов.
– Надо торопиться, – с тревогой сказал Костандис, погоняя мула, – не то до темноты не доберемся до ближайшего поселка. Заночуем у сестры моей матери. В их деревне тоже ни один дом не уцелел, но у тетки золотое сердце, как-нибудь она нас устроит.
Навстречу им попалась старуха, босая, подслеповатая, с вязанкой дров.
– Здравствуй, хозяюшка! – окликнул ее Козмас. – Как живешь?
– Хуже собаки, сынок, – отозвалась старуха. – Не приведи, Господи, человеку пережить такое.
– Что, и тебе от турок досталось?
Костандис незаметно сделал ему знак, чтоб замолчал.
– Чего говоришь, сынок? Недослышу я…
– Будь здорова, хозяюшка! Спешить нам надо.
– А ты сам-то кто будешь? Критянин?
– Критянин.
– Тогда благослови тебя Бог! Смотри нарожай детишек поболе, чтоб не исчезли критяне с лица земли.
Костандис опять хлестнул мула. Старуха осталась позади.
– Ну, считай, дешево мы отделались, – заметил он. – Эта безумная может запросто камнем голову проломить. Как мужчину увидит, чудится ей, что это турок.
Он нагнулся, поднял с земли несколько желудей, быстро очистил их и стал жевать. Козмас удивленно воззрился на него.
– Ты не думай, – засмеялся Костандис, – это не желуди, а каштаны. Как стемнеет, мы часто желуди каштанами называем. С голоду и не то есть станешь… А вот на старуху эту ты не серчай, убогая она. Было у ней четыре сына-сокола. Высокие, стройные, как кипарисы… Все четверо ушли в горы сражаться в отряде капитана Влахоса. Раз ночью спустились в деревню навестить мать. А на рассвете в дом ворвались низами, подняли их с постели, связали по рукам и ногам, поставили к стенке. Мать заголосила, бросилась в ноги главарю. А тот ей: «Выбирай одного из четырех – помилую!» Она взглянула на сыновей и аж затряслась вся. Как же это – выбирать? Трое – они неженатые были – посоветовали ей: «Выбери, мама, Николиса, ведь у него дети!» Но Николис рассердился: «Да, у меня дети! И мой род не окончится. А вам еще надо жениться и наплодить детей, поэтому пусть помилуют кого-нибудь из вас». И завязался меж ними спор: каждый другого выгораживает. Туркам надоело ждать, главарь отпихнул старуху ногой, взмахнул рукой, и все четверо рухнули как подкошенные…
– И ты так спокойно рассказываешь об этом! – взорвался Козмас. – Как же сердце у тебя не надорвется?!
Костандис снова засмеялся.
– Человек все выдержит. Дерево, камень, железо ломаются, а человек выдерживает… Ну да ладно, хватит лясы точить, ночь уже!
Они выбрались из ложбины. Перед ними стеной вставали темные силуэты гор.
– Вон деревня! – указал рукой Костандис.
Козмас пригляделся, но ничего не увидел, кроме груды камней у подножия горы.
– Где? Ничего не вижу!
– Да вон же, перед тобой! Те камни и есть деревня. А люди сейчас выйдут. Гляди, собаки нас учуяли.
Навстречу им с лаем выскочили собаки, тощие как скелеты.
