– Играй на лире, Господь с тобою! – отозвался старик и закрыл глаза.
Небо потемнело, упали первые крупные капли, звонко разбиваясь о листву лимонного дерева. Одна покатилась по щеке старика, по густым усам. Он высунул язык и с жадностью слизнул ее.
Учитель прильнул к лире, будто слился с нею. Темный двор наполнился веселым смехом, звоном колокольчиков. Будто школьники гонялись друг за другом на перемене, заливисто хохотали… Или птицы ранним утром проснулись в листве, сразу опьянев от солнечных лучей…
Все вокруг заслушались этими дивными звуками. Старые капитаны точно впали в забытье и вернулись во времена далекого детства. Внуки и невестки подошли ближе, разинули рты. Даже батраки бросили работу и, не обращая внимания на дождь, уселись на голой земле, вытянули шеи.
Сифакас чувствовал, как его массивное тело теряет вес и плавно взмывает в вышину… Вот он, легкий как облачко, плывет над лимонным деревом, над кипарисами. Еще ни разу в жизни не было ему так легко и радостно… Нет, один раз, пожалуй, было. Это когда вернулся он домой после восстания, вымылся, надел чистое, пошел в церковь и причастился… Да, в тот день он тоже не шагал, а будто летел на крыльях…
Звучание лиры постепенно преобразилось, стало грозным, как клекот сокола, бросающегося на добычу с высоты. Струны взывали и плакали. Капитанам вспомнилась юность, сражения, крики умирающих, женские вопли, ржание взмыленных коней.
«Или верни мне молодость, или замолчи, учитель!» – хотел было крикнуть капитан Мадакас, но лира вновь изменила тональность, зазвучала спокойнее, напевнее. И капитанам представилось, будто издалека, с моря, доносится нежная девичья песня. Или то был голос самого моря, со вздохом наползавшего на прибрежный песок? А может, эти звуки, таинственные, завораживающие, были грустным зовом рая в миг, когда душа отделяется от тела?
Учитель играл самозабвенно, увлекая своей мелодией слушателей. Старику почудилось, что музыкант растворился во тьме и осталась одна лира, рыдавшая под лимонным деревом…
Благостная улыбка озарила лицо умирающего. Его тело, ставшее облаком, зависло над миром, вот-вот прольется дождем, напоит землю, чтобы проросли новые всходы…
Вот она, смерть, подумал старик. Сейчас я увижу тебя, Господи!
Он разомкнул веки, но ничего не увидел. Вокруг было темно, и чей-то голос звал его из темноты тихо, ласково:
– Иди, Сифакас… иди… иди…
– Иду! – шепотом откликнулся старик и закрыл глаза.
Всю ночь лежал он во дворе и мок под дождем, как ствол старого дерева. Козмас встал на колени, закрыл ему глаза, пока веки были еще теплые и податливые. Трасаки тоже примостился рядышком и неотрывно глядел на деда. Впервые он видел смерть так близко. Ему было страшно: а что, если любимый дедушка вдруг схватит его и утащит с собой в землю?.. Хотелось убежать отсюда, но от ужаса Трасаки не решался и пальцем пошевелить.
Деревня всполошилась, прослышав, что старик Сифакас отдал Богу душу. Ворота были целую ночь распахнуты настежь: все шли проститься. Ручища капитана покоилась на камне. Люди молча склоняли колени и целовали ее.
Две старухи обмыли усопшего вином, завернули в белый саван, который выткала для этого случая еще его жена, покойница Леньо. Невестки поставили около него две большие лампады – одну в изголовье, другую в ногах. В мягком мерцающем свете черты Сифакаса смягчились.
– Может, перенесем его в дом? – предложила кира Катерина. – Сколько ж ему мокнуть на земле?
– Нет, – решительно возразил Козмас. – Такова его последняя воля.
Ночь выдалась темная, беззвездная. Дождь временами переставал, но с севера снова надвигались тучи. Принесли дров, хвороста, разложили среди двора костер, чтоб согреться. Яркий свет и потрескиванье сучьев разбудили скотину. Ослы, быки, мулы и конь высовывали морды. Они никак не могли уразуметь, отчего ночью во дворе горит огонь и столько народу… Трое вусмерть пьяных капитанов храпели, привалившись к лимонному дереву.
– Прощай, Сифакас, передавай привет нашим! – восклицали женщины в черных платках и клали на тело веточки базилика.
– Счастливого пути, капитан! – вторили им старики. – До скорой встречи!
Одна иссушенная горем мать положила рядом с покойником грифельную доску своего умершего сына, всю испещренную палочками и закорючками.
– Передай ее моему сыночку, уважаемый, прошу тебя! Его зовут Димитракис, мы соседи с тобой, на нем еще такая красная шапочка с помпоном.
Кира Катерина набросила толстое шерстяное одеяло на плечи спящим капитанам, а то простудятся, не дай Бог. Затем положила руку на плечо Трасаки.
– Пойдем, сынок, скоро полночь, спать пора.
Но Трасаки воспротивился:
– Тут побуду, с дедом. Отец ведь не пришел, так я заместо него…
В отблесках костра жестко и пронзительно сверкнули его глаза. Ну точь-в-точь отец! Она не стала спорить, отошла. Опять зарядил дождь. Риньо и другие внучки разносили кофе всем участникам ночного бдения. Порой во дворе воцарялась тишина, и слышались только извечные голоса ночи: стрекот цикад, уханье птиц, лай неугомонных собак. И вдруг тьму прорезали крики первых петухов. Занималась заря.
При первых лучах солнца старики капитаны приоткрыли глаза. Взглянули на торжественно застывшее чело Сифакаса, ни один не шевельнулся. Как по команде, они снова погрузились в сон.
В полдень гроб притащил на плечах Страврульос. Трасаки тут же подбежал потрогать дерево. Плотник сдержал свое обещание: чистый орех.
В два часа пополудни гроб с телом вынесли за ворота. Сначала обошли соседние улицы, затем медленно двинулись к окраине, останавливаясь на каждом перекрестке. Девичьи руки бросали из окон цветы и базилик, будто на плащаницу.
Старика провожала вся деревня. Шли молча, без шапок. Уже за околицей, на подходе к кладбищу, процессию застиг страшный ливень. Небо разорвали молнии.
Долго ждала дождей критская земля. Крестьяне начали побаиваться, как бы солнце не иссушило семена, брошенные в землю. Теперь они благодарно поднимали головы к небу, с радостью подставляя лица дождевым потокам.
– Это Сифакас замолвил там за нас словечко, – предположил один старик.
– Он любил нашу землю, – добавил другой. – Может, он сам превратился в дождь, чтоб напоить ее.
Когда вступили в ворота кладбища, ни на ком нитки сухой не было. Два дюжих парня – внуки – принялись рыть вязкую рыжеватую землю… Гроб медленно опустили в могилу, живые бросили сверху по горсти и сквозь стену дождя направились к усадьбе Сифакаса, где их уже ждал поминальный стол с зажаренным черным бараном, которого старик сам отобрал для своих похорон.
Козмас устало закрыл глаза. Надо передохнуть, времени осталось совсем немного: до рассвета он должен был попасть в лагерь капитана Михалиса.
Молодой человек и не заметил, как погрузился в дрему, и откуда ни возьмись предстал перед ним покойный отец. Окинув сына хмурым взглядом, он начал подниматься по лестнице на второй этаж. Кровь застыла в жилах у Козмаса.
