– Привет тебе, кир Димитрос! – окликнул лекарь, когда тот поравнялся с ним. – Как поживаешь?
– Слава Богу! Нога вот только… – И заковылял дальше.
– Наслаждаются жизнью одни болваны, – сказал аптекарь вслед удаляющемуся киру Димитросу. – А умным от нее ничего нет, кроме неприятностей!
– Ой, заболтался я тут! – спохватился лекарь. – Бежать надо!
– Куда несешься? Никак, захворал кто?
– Да у еврейки, которую притащил с собой племянник капитана Михалиса, выкидыш случился. Жаль ее – славная такая бабенка, рыженькая… Видал ее?
– Чем жениться на еврейке, лучше век бобылем ходить! – со злостью процедил аптекарь.
В это время в толпе пробежал ропот, люди привстали на цыпочки, таращили глаза. Наконец во дворе среди горшков с цветами появились старик с белоснежной окладистой бородой и толстый коротышка с колючей щетиной на подбородке. Они и впрямь держали друг друга под руку, олицетворяя союз христиан и турок. Все расступились перед ними. У паши сонливости как не бывало: повиснув на руке митрополита, он с улыбкой приветствовал свой народ. А у митрополита чело было хмурое. Увидев, что дьякон уже отвязывает ослика, он поспешил освободиться от назойливого турка. Тут Сулейман подвел под уздцы вороного. Рядом с Архондулой, провожавшей высоких гостей, вырос ее глухонемой и полоумный брат: ему, видать, тоже захотелось попрощаться. Широко разевая беззубый рот и усердно шевеля языком и губами, он ненароком плюнул паше в бороду.
Тем временем в доме Козмаса был настоящий переполох. Всю прошлую ночь Ноэми не сомкнула глаз. Думала о муже, затерявшемся высоко в горах, о сыне, которому было уже тесно в материнской утробе, и он толкал ее изнутри, просился наружу. Все существо женщины было объято каким-то необъяснимым страхом, словно над ней и ее близкими нависла темная, глухая угроза. А вдруг и правда сюда явится покойник? Застигнутая этой мыслью, Ноэми вскочила с постели, распахнула окно, в комнату ворвался пронизывающий зимний ветер.
Светало. Она спустилась по лестнице. Свекровь разводила огонь в камине.
– Что-то нездоровится мне, мама. Пойду подышу.
Старуха подняла голову от очага, взглянула на невестку и вздрогнула. Обтянутое кожей лицо, черные круги у глаз.
– Куда ты в такую рань да в такой холод? Не ровен час, простудишься!
Ноэми помедлила: стоит ли рассказывать свекрови о пережитом страхе? Неловко – еще поднимет ее на смех…
– Куда собралась-то? – переспросила старуха.
– В церковь. Хочу свечку поставить.
– Ты что, видела его во сне? – ахнула свекровь. – Говори, видела?
– Да.
У старой Хрисулы задрожал подбородок. Она тоже была уверена, что муж не умер, а кружит возле дома, замышляя что-то недоброе.
– Что ж, сходи, доченька, – с трудом выговорила она, с опаской озираясь вокруг, – сходи, авось пожалеет он тебя… Только не говори ему, что ты в тягостях.
– Хорошо, мама…
– На, возьми мой платок, укутайся хорошенько. Ну, ступай с Богом!
В церкви было пусто. Сквозь разноцветные стекла проникал слабый свет, и в его лучах поблескивали иконы, паникадила, бронзовые подсвечники. Ноэми взяла из ящика свечу и пошла прямиком к большой иконе Богородицы, что справа от царских врат. Обратиться прямо к покойнику она не осмелилась и решила просить о заступничестве Пречистую Деву.
Серебряная лампадка мягко освещала властный подбородок, миндалевидные глаза, в которых застыла глубокая печаль, а также пурпурный, расшитый золотыми звездами плащ… Встав на колени, Ноэми долго смотрела на икону и чувствовала, как успокаивается ее сердце… Богородица так крепко и нежно прижимала к себе младенца, что у Ноэми появилось ощущение: она охранит и ее будущего сына…
Женщина встала с колен, поставила свечу к иконе и только тогда заговорила. Слова молитв вылетели из головы, она обращалась к Богородице, точно к доброй соседке, надеясь, что та не оставит ее в беде:
– Дева Мария, это я, еврейка Ноэми. Приехала сюда с другого конца света, отказалась от веры моего отца, стала христианкой. Тяжело мне, страшно, Мать Богородица, помоги, ради Христа, скажи моему тестю, чтоб не приходил по ночам, не мучил меня. Я ведь не желаю зла его дому, я больше жизни люблю его сына, и, кроме него, никого нет у меня на всем свете… А еще открою тебе мою тайну: через три месяца я тоже стану матерью, если, конечно, он не захочет погубить меня и моего сына. Защити меня, Мать Всех Матерей, ты же все можешь!
Но в глазах Богородицы Ноэми увидела одно лишь глубокое отчаяние: казалось, слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. Ноэми поспешно вынула из ушей золотые сережки – подарок Козмаса – и подвесила их к иконе.
– Вот возьми на память, – прошептала она. – Больше мне нечем одарить тебя!
Когда она снова вошла в дом, у очага вместе с матерью возилась и Мария. Увидев Ноэми, она брезгливо отвернулась. А свекровь, наоборот, тут же подошла и участливо спросила:
– Ну как, дочка? Что он сказал?
– Устала я, мама, простите. Можно мне прилечь?
С трудом переставляя ноги, она поднялась по лестнице и легла на широкую железную кровать, прежде служившую ложем покойнику и его жене. Во всем теле Ноэми чувствовала ужасную ломоту, и дышать было тяжело… Теперь бы поспать хоть немного, но она боялась закрыть глаза – как бы опять не привиделся покойник…
Часы внизу пробили двенадцать. Высоко над минаретами взлетел визгливый голос муэдзина. К обеду Ноэми не стала спускаться, потому что ощущала постоянную горечь во рту. Через окно ей была видна огромная финиковая пальма, возвышавшаяся во дворе Архондулы. Дул порывистый ветер, хлопали ставни. Саблевидные листья сцеплялись между собой и тревожно шуршали… В киоте потрескивал фитиль лампадки, надо бы добавить туда масла… Но не было сил.
Наконец Ноэми собралась с духом и закрыла глаза… Потом, позже, она так и не смогла вспомнить, уснула или нет, зато с невероятной, пугающей отчетливостью помнила, как кто-то, не открывая двери, проник в комнату. Она забилась в угол кровати, изо всех сил вглядываясь в полумрак. Сперва ничего не могла рассмотреть, только всем нутром, каждой клеточкой чувствовала чье-то присутствие. Но постепенно воздух между железными прутьями кровати стал сгущаться и обретать очертания… Вот сверкнули серебряные пистолеты, затем из небытия возникли черные как смоль усы, большая голова, налитые кровью глаза, сверлящие ее из-под густых колючих бровей…
– Пресвятая Богородица! – в ужасе закричала Ноэми. – Прогони его! Прогони!
Но глаза все расширялись, приблизившись почти вплотную к ней. Она явственно услышала скрежет зубов… Потом вдруг вытянулась огромная рука и сорвала с нее простыню. Пальцы сжались в кулак, последовал сокрушающий удар в живот. Женщина душераздирающе закричала и скатилась с кровати на пол.
На крик, запыхавшись, прибежала свекровь и застала невестку на полу в луже крови.
