– Все правда, капитан. Нури-бей тяжело ранен…
– Куда?
– В пах, капитан… Говорят, твой брат перед смертью успел ударить его кинжалом в пах… Мустафа накладывает ему повязку с бальзамом, но боль не прекращается. Я собственными ушами слышал, как он стонет.
Капитан Михалис нахмурился. Пока Нури-бей не выздоровеет, его трогать нельзя. Но когда это будет? Время не ждет…
На рассвете при звуках колоколов Михалис встал с постели. Надо бы пойти в церковь, подумал он. Там, говорят, будет выступать Сиезасыр… Еще, не дай Бог, осрамит нас…
Он шел к заутрене, нарочно опустив на глаза бахрому платка, ибо не желал ни с кем здороваться. Где дохляку учителишке понять, что означает падение Константинополя, какая была тогда молодецкая удаль и какая случилась резня?..
В проеме он видел большой поднос с кутьей, толпу людей, над которой возвышался митрополит, одетый в черную рясу. Церковь напоминала куполообразный саркофаг, освещенный лампадами, наполненный глухим гулом. Казалось, во всю ее длину вытянулся покойник, такой огромный, что слез не хватит оплакать его.
Внезапно песнопение оборвалось. Митрополит обернулся и сделал знак Сиезасыру. Капитан Михалис вздрогнул, отер внезапно вспотевший лоб и впился в брата своими маленькими круглыми глазками. Учитель поднялся на высокую церковную скамью рядом с амвоном, вытащил из внутреннего кармана пиджака сверток и заговорил. Поначалу он слегка запинался, покашливал от волнения, но постепенно разошелся, голос окреп. И все как наяву услышали полный мольбы и гнева набат Святой Софии, это был голос крови, заливающей рвы Константинополя во время последней, обреченной схватки… Перед глазами людей на миг мелькнуло окровавленное лицо императора Константина и тут же, окутанное дымкой ладана, исчезло в царских вратах…
Капитан Михалис очнулся, удивленно взглянул на брата. Неужто за этими очочками может скрываться столько огня и страсти? Напоследок Сиезасыр повернулся к образу Богородицы и, воздев руки, воскликнул:
– Не плачь, Пресвятая Дева! Наша победа впереди! Пройдут годы, сменятся поколения, и Константинополь опять станет нашим!
Митрополит раскрыл объятия и принял в них оратора. Их тесным кольцом окружила толпа. Сиезасыр протер очки и огляделся, ища взглядом жену. Но Вангельо не было, и он устало опустился на скамью.
Когда заутреня окончилась и все вышли из церкви, капитан Михалис подошел к брату.
– Не посрамил нас! – только и сказал он.
Сиезасыр еще не успел прийти в себя. В голове у него все еще звенели колокола Константинополя.
– Что ты сказал, Михалис? – растерянно переспросил он.
– Ничего!
Они пошли рядом. Учитель устал, но домой ему не хотелось. Капитан Михалис отметил, что со дня свадьбы брат еще больше исхудал и сгорбился.
– Ну как там у тебя? – тихо спросил он.
Титирос ответил не сразу. В одно мгновение святой огонь погас в его душе, от Константинополя не осталось и следа.
– Это не жизнь, Михалис.
– Почему? Они что, тебя обижают?
– Да нет… Я для них будто и не существую… Смотрят на меня оба и молчат. А за спиной посмеиваются…
– Да какой ты мужчина после этого? Выгони его!
– Если я его выгоню, уйдет и она.
Молча они дошли до дома Вангельо. Капитан Михалис остановился у калитки.
– Они оба там?
– Да. Их водой не разольешь. Он не захотел пойти в церковь, не пошла и она… Разве это жизнь?..
Михалису стало жаль брата.
– Вот что, учитель, пойдем-ка вместе. Я им сейчас такое устрою, что она всю жизнь будет вертеться как уж на сковородке.
– Что ты, Бог с тобой! – ужаснулся Сиезасыр. – Только хуже сделаешь! Я потерплю еще немного, а там увидим…
– Что увидим?..
– Увидим… – повторил Сиезасыр, отводя взгляд.
Он подошел к двери и взялся за кольцо, чтобы постучать.
– У тебя что, и ключей нет? – удивился Михалис.
– Не дали… Сказали, чтоб стучал, они откроют…
Капитан Михалис схватил кольцо, вырвал его вместе с гвоздями и выбросил на улицу.
– Чтоб завтра же у тебя были ключи! – крикнул он брату и, тяжело печатая шаг, направился в сторону порта.
В лавке его дожидался капитан Поликсингис, причем с таким нетерпением, что секунды не мог усидеть на месте – то и дело вскакивал и выбегал на улицу, не идет ли. Несколько раз просил Харитоса сварить ему кофе, зажигал и тут же гасил цигарку – словом, нервничал, оттого что не знал, как начать разговор с капитаном Михалисом.
В глубине души он очень уважал капитана Михалиса и всегда стремился поддерживать с ним дружбу, однако последние события говорят о том, что какая там дружба – настоящая война между ними может пойти. Он прикрепил полоску черного крепа к феске в знак того, что скорбит об убитом Манусакасе.
– Харитос, а может, твой дядя дома? Ты бы сбегал! Скажешь ему…
Не успел он закончить, как на пороге вырос капитан Михалис. Кровь в нем еще бурлила от зажигательной речи Сиезасыра, а больше от того, что брат не имеет ключей от собственного дома.
Увидев незваного гостя, капитан досадливо поморщился, но все же выдавил из себя:
– Привет тебе, капитан Поликсингис!
– Доброго тебе утра, капитан Михалис!
Хозяин сбросил с головы платок, снял жилет, сел и, взяв со стола амбарную книгу, принялся ею обмахиваться. Некоторое время оба молчали.
– Ну и жара! – нерешительно начал капитан Поликсингис.
Капитан Михалис вместо ответа вытащил из-за пояса кисет и начал медленно-медленно скручивать цигарку – казалось, он никогда не закурит. Капитан Поликсингис затушил свою цигарку, откашлялся и пододвинул поближе стул.
– Я пришел поговорить с тобой.
– Слушаю.
– Только ради нашей древней дружбы сразу не кипятись – сперва выслушай до конца…
– Слушаю, – повторил Михалис.
– Я однажды уже пробовал, но ты не дал мне договорить. Заклинаю тебя, наберись на этот раз терпения!
– Я, кажется, уже сказал, что слушаю. Нечего вилять вокруг да около! Говори прямо: чего надо?
– Харитос, поди-ка, дорогой, купи мне табаку и папиросной бумаги. – Капитану Поликсингису не с руки было откровенничать при этом молокососе, вот он и придумал предлог.
Харитос неохотно слез с канатов и пошел выполнять поручение.
– Я пришел поговорить с тобой, капитан Михалис… – Поликсингис опять запнулся.
– Да разродишься ты когда-нибудь?!
– Гм-гм… я… это… об Эмине…
Капитана Михалиса точно подбросило со стула, он подошел к двери, выглянул наружу, но глаза его в этот момент ничего не видели, их застлала черная туча, которую лишь изредка прорезывали вспышки молний. С помутневшим взором он повернулся к Поликсингису и хрипло бросил:
