Увидев капитана Михалиса, арап попытался подняться, отчего все кости затрещали, и старик принялся стонать от боли. Капитан Михалис легонько похлопал его по плечу, слуга пропустил гостя и вновь рухнул на землю. Капитан Михалис медленно пошел по дорожке между большими горшками, в которых цвели розы и бархатцы. В воздухе витал приятный аромат лимонного дерева, смешиваясь с запахами только что политой земли, навоза и душистой герани. Из глубины сада, где в сумерках белел господский дом, доносились крики домашней перепелки, женский смех. Сквозь забранные деревянной решеткой окна сочился свет.
Понурив голову, капитан Михалис морщился: запахи турецкого двора его раздражали. И чего я здесь потерял? – думал он. Здесь все туретчиной провоняло.
Пожалуй, еще не поздно вернуться: никто, кроме арапа, его не видал. Приказать бы Харитосу оседлать кобылу, вскочить на нее и промчаться несколько раз по площади, затем под Тремя арками и выбросить все это из головы… Но вдруг он устыдился своего малодушия.
– Не дай Бог, подумают еще, будто я струсил! – пробормотал он сквозь зубы. – Полный вперед, капитан Михалис! – И решительно переступил порог.
Дверь дома была открыта. Над притолокой горел большой фонарь с красными и зелеными стеклами, и в этом красно-зеленом свете посреди комнаты стоял Нури-бей. Он услыхал, как стукнула калитка, узнал шаги капитана Михалиса и вышел встретить гостя.
От его коренастой фигуры, круглого лица с черными миндалевидными глазами веяло восточным благополучием и безмятежностью. Густые усы были нафабрены до синевы. Бей был по-своему красив, напоминая тех львов с лунообразными лицами, которых турчанки изображали в давние времена на дорогих коврах. На нем были шаровары из голубого сукна, ярко-красный пояс, из-под белоснежного тюрбана выбивались черные кудри. Все его тело источало пряный, сладострастный запах мускуса.
Он сделал шаг навстречу гостю и протянул пухлую руку с короткими пальцами.
– Извини, капитан Михалис, что потревожил тебя, но дело очень важное.
Капитан Михалис что-то буркнул под нос и последовал за хозяином на мужскую половину. На мгновение в душе его шевельнулось недоброе предчувствие. Он быстрым взглядом окинул пустую комнату. У изголовья дивана светилась большая лампа, в бронзовом мангале тлели уголья. В тепле комнаты разливался запах жженой лимонной кожуры. На круглом столике в углу стояли фарфоровая бутыль с длинным горлышком, две рюмки и закуска.
Они сели на небольшой диванчик у закрытого окна, выходящего в сад. Нури-бей достал из-за пояса черную железную табакерку с перламутровым полумесяцем на крышке, открыл и предложил гостю.
Капитан Михалис угостился табаком и скрутил цигарку. Нури-бей последовал его примеру. Некоторое время они курили молча. Бей несколько раз кашлянул, видно не решаясь начать разговор и боясь, что гость превратно истолкует его и рассердится. Все знали крутой нрав Михалиса: ведь он даже мухе не даст сесть ему на саблю. А новости, которые собирался сообщить ему бей, едва ли можно было назвать приятными.
– Пропустим по маленькой, капитан Михалис? – заговорил наконец Нури-бей. – Ракию специально для тебя заказывал.
– Так что ты хотел мне сказать, Нури-бей? – спросил капитан Михалис и прикрыл рукой рюмку: пить ему не хотелось.
Бей откашлялся и вдавил свою цигарку в пепел мангала. Лицо, склонившееся над раскаленными углями, на миг превратилось в бронзовую маску.
– Все как на духу, – произнес Нури-бей. – Только, прошу, постарайся понять меня, капитан Михалис…
Он немного помедлил, надеясь услышать хоть какой-то отклик от мрачного грека, но тот молчал. Бей встал, прошелся до двери, расстегнул воротник, снова сел. Ему вдруг стали жать туфли. Он незаметно снял их, поставил босые ноги на пол, и прохлада камня чуть-чуть успокоила его. Он даже хотел подкрутить усы молодецким жестом, но, оробев перед своим неразговорчивым гостем, раздумал, опустил руку.
– Твой брат, капитан Михалис, – вздохнул он, – твой родной брат Манусакас позорит Турцию. Двадцать пятого марта, в ваш праздник
[18], он опять надрался, взвалил на плечи ишака и вошел с ним в мечеть – якобы поклониться Аллаху. Я только что из деревни, народ гудит. Большая беда может получиться. Говорю тебе об этом прямо, капитан Михалис, потом меня не вини. Я сказал, ты выслушал, и теперь поступай, как велит тебе твой Господь.
– Налей, выпьем! – буркнул капитан Михалис.
Бей наполнил рюмки.
– Твое здоровье, Нури-бей!
– И твое! – спокойно ответил бей и чокнулся с гостем, не сводя с него глаз.
Они выпили. Капитан Михалис встал, отбросил бахрому с лица.
– Так вот зачем ты звал меня, Нури-бей.
– Если в Бога веруешь, не торопись уходить, – сказал бей. – Пока что это только искра, но из нее может вспыхнуть пожар и сжечь всю деревню. Повлияй на своего брата, скажи, чтоб не позорил нашу веру. Мы из одной деревни, одна земля нас вскормила, так давай вместе наведем порядок!
– Брат старше меня, ему уж шестьдесят, – ответил капитан Михалис. – У него дети, внуки. Он сам себе голова. Чего ж я полезу со своими советами?
– Но ты капитан, в деревне тебя уважают.
– Слова – золото, Нури-бей, я не хочу бросать их на ветер.
Бей закусил губу, с трудом сдерживая гнев. Взглянул на капитана Михалиса, который собирался уходить.
«Настоящий дикарь этот гяур
[19], – подумал бей. – А у меня с ним давние счеты. Разве не его покойный брат Костарос, будь он проклят, зарезал в горах моего отца? Я был тогда слишком мал, чтоб смыть кровью кровь отца. Ждал, пока вырасту, да не успел. Собака сам нашел смерть в Аркади – взлетел на воздух вместе с монастырем. А сын его был еще совсем сопляк, вот я и стал ждать, пока он подрастет. И опять мне не повезло: едва усы у него пробились – ускользнул, уехал в Европу учиться… Теперь жди, пока воротится!»
Нури-бей подошел к двери. Гнев и ненависть бушевали в его душе, в эту минуту он за себя не ручался. Обернувшись к Михалису, он злобно впился глазами в его колючую, всклокоченную бороду, поблескивающую в ровном свете лампы. Говорят, он поклялся не стричь ее, пока они Крит не освободят. Что ж, пускай ждет гяур, пока не надоест! До колен, до самой земли вырастет борода, в землю войдет, корни пустит, но Криту не бывать в руках неверных! Слишком дорогой ценой заплатили мы за него! Двадцать пять лет убивали нас под стенами Мегалокастро. А теперь мы не отдадим наш остров, он стал нашей плотью, и никому его у нас не отобрать.
От нахлынувших воспоминаний об отце, о мусульманах, погибших во рвах под Мегалокастро, тяжко вздохнул Нури-бей. Да, реки крови разделяют его с этим капитаном.
