– Убийца! Гяур поганый! – ревели турки, и каждый норовил ударить игумена в пах.
А он, приговаривая:
– Во имя Иисуса Христа! – разил врагов ножом, да еще добавлял кулачищем, так что зубы летели на камни.
Стемнело, море стало черным, замигали высоко в небе злые, колючие звезды. На скалу опустилась ночная птица, уставилась на волосатых зверей, которые схлестнулись над пропастью.
Игумен прижался к камням, собрал последние силы и оттолкнул от себя трехглавого дракона. Турки не устояли и, раскинув руки, с криками покатились вниз по скалам, а оттуда в море.
Весь израненный, окровавленный капитан-игумен посмотрел им вслед и перекрестился. Потом разорвал на себе рясу, кое-как перевязал раны, кликнул мула, стоявшего чуть поодаль.
– Дай, Господи, сил добраться до монастыря! – простонал он. – А уж там на все твоя святая воля!
Стиснув зубы от боли, он вскарабкался в седло.
На другой день вся крепость узнала о новом подвиге игумена. Опять обезумевшие от горя матери-турчанки бросились оплакивать сыновей на диком побережье, а за ними пошла и вся турецкая община. Нашли трупы, схоронили их на месте гибели. Турки вонзили кинжалы в могилу и поклялись развеять над нею прах игумена. И вот, наконец, пришел их час: ущелье под монастырем Господа нашего Иисуса Христа запестрело красными турецкими фесками.
Солнце осветило Лазаретные ворота. Они распахнулись, и через них устремились турки: кто к осажденному монастырю, кто в Кастели, захваченный гяурами. Разъяренные племянники, двоюродные братья и друзья Нури-бея во главе с бесноватым муэдзином шли впереди. Оставшиеся в Мегалокастро христиане наблюдали сквозь щели в ставнях, как они бряцают оружием и грязно ругаются. Иногда кто-нибудь вонзал для острастки кинжал в дверь греческого дома.
Блаженные проснулись раньше обычного и, как были босиком, в рубашках, прильнули к двери. Вскоре распахнулись зеленые ворота, и оттуда с угрожающими криками высыпали сородичи Нури-бея. Сестры сразу все поняли.
– Они решили схватить эту шлюху Эмине, прежде чем она станет христианкой, – сказала Аглая.
– И убить капитана Поликсингиса, который ее похитил, – добавила Фросини.
Средняя сестра только вздохнула. Ах, как бы мне хотелось быть на месте Эмине! – подумала она. Уж я бы всем им показала, – и грекам, и туркам. Сверху послышался кашель пробудившегося кира Аристотелиса. Сестры, подобрав ночные сорочки, побежали готовить ему теплую воду для умывания, белье, кофе с ложечкой мускатного сахара…
А в тот же час, под тем же солнцем на другом берегу моря просыпались Афины. Потоки света позолотили колонны Парфенона, залили долину, в которой раскинулся город, славный своей красотой и мудростью. Потянулся, стряхнул остатки дремы и заговорил голосами молочников, газетчиков, зеленщиков.
В окраинных переулках молча выходили из освобожденных для них школ, складов и подвалов критяне-беженцы. Ночью им не спалось, ворочались на полу, вздыхали. Женщины тоже были мрачные, молчаливые, в черных платках. С мисками и кастрюлями они направлялись в один из дворов, где были поставлены большие котлы. Им приходилось часами ждать, пока не подойдет их очередь и каждой не выдадут по нескольку ложек водянистой похлебки. Вначале им было стыдно: они не привыкли просить милостыню, но голод кого хочешь смирит.
Мать Греция отрывала от себя кусок хлеба, чтобы протянуть его голодному Криту. Самые скупые хозяева раскрывали кошельки, женихи прощались с невестами, уходя в море, священники возносили молитвы, из всех портов отплывали на Крит баркасы, груженные порохом, дробью, продовольствием.
А по богатому острову Сирос, покрытому лесами корабельных мачт, хромал капитан Стефанис с протянутой рукой.
– Подайте на корабль, христиане, на корабль для Крита!
И – благодарение Богу – в тот самый день, когда два его друга-капитана направлялись к монастырю Господа нашего Иисуса Христа, жители Сироса доверили Стефанису пароход, груженный продовольствием и боеприпасами. Попутный ветерок вздул паруса и погнал корабль к берегам Крита. Капитан Стефанис вытащил икону святого Николая, перекрестился и поцеловал ее.
– Ну вот, святой Николай, ставлю тебя на нос корабля, гляди в оба, чтоб потом не говорил, что тебя держали в трюме и ты ничего не видал!
Покровитель мореплавателей молча взирал на капитана и загадочно улыбался.
С южной стороны появилось облачко, похожее на густую струйку дыма. Оно все увеличивалось, разрасталось. За вожаком потянулось целое стадо курчавых барашков, покорных пастуху-ветру. К полудню затянуло все небо. Упали первые капли – слава Богу, хоть напоят землю. Там, где небо сливается с морем, сверкнула молния.
Капитан Стефанис обратил взгляд к югу.
– Эй, южный ветер, развяжи свои бурдюки, полные воды, пройдись ливнем по всему небу и обрушь его стеной на море. Чтоб затмил он и луну, и солнце, чтоб была непроглядная темень. Чтоб я мог незаметно причалить и быстро выгрузить приданое невесте!
Поднимаясь на гору, Вендузос услышал гром и поднял голову. Черное предгрозовое небо нависло над ним. У него внутри все похолодело.
– Подожди, Илья-пророк, – попросил он, – дай мне добраться до дома кума Йоргаса, а потом уж отводи душу.
Он спешил в горную деревню Анополи, хотел попросить кума дать приют его жене и двум дочерям, пока Крит не успокоится.
Когда он, наконец, добрался, вокруг было уже темно как ночью. Постучал в дверь – никакого ответа. Стукнул еще раз. Вышел кум, бледный, с покрасневшими глазами, всклокоченными волосами, но Вендузос в темноте ничего этого не заметил.
– Здравствуй, кум Йоргарос! Не пустишь ли переночевать?
– Ох, несчастье на мою голову! – прошептал Йоргарос, но громко сказал, – добро пожаловать!
Вендузос зашел в дом. Хозяйка почему-то его не встречала. Слышны были только приглушенные голоса в комнате наверху. Но вскоре и они стихли.
– А где кума? – спросил Вендузос.
– Прости ее, кум Вендузос, – ответил Йоргарос, – приболела она. Но очень рада тебе, передает привет.
Кум накрыл на стол, поставил вино, зажег еще одну плошку.
– Прости за бедное угощение, если б я знал, зарезал бы для тебя петуха.
А снаружи поднялась настоящая буря. Ливень обрушился на крышу, ветер трепал старую смоковницу во дворе.
– Завтра на заре я уйду, – сказал Вендузос. – Я дал слово капитану Михалису, грех его нарушать. А к тебе, кум Йоргарос, я с просьбой.
– Все, что смогу… – отвечал Йоргарос, понурив голову.
– Не найдешь ли ты угол для моей семьи, пока не кончится восстание?
Йоргарос торопливо глотнул вина, словно что-то застряло в горле.
– Да вот эта комната свободна. Сюда пусть и поселяются, кум Вендузос!
Он вышел во двор и спустя некоторое время вернулся промокший до нитки.
