На пятый день, когда стемнело, цвет неба вроде как посулил ее скорое возвращение; такую же надежду внушали ветер, льнувший к деревьям, и облик луны, которая наконец-то осветила место действия.
– Понятно, – сказал он вполголоса. – Уже скоро.
Но в полночь ничего не произошло.
– Ну же, – шептал он.
Час ночи – и опять ничего.
Ты должна прийти, твердил он про себя.
Нет, не так: ты непременно придешь.
Он уснул на каких-то десять минут и проснулся, как от толчка, в десять минут третьего в твердой уверенности: стоит только подойти к окну – и…
Она будет там.
Так и вышло.
Вначале он ее не увидел и даже застонал, но потом заметил какое-то шевеление в тени старого дуба: оттуда показался башмачок, а потом появилась и она сама, сделала шаг и застыла.
Он задержал дыхание, подождал, пока успокоится сердце, и дал себе команду развернуться кругом, двинуться вперед и осторожно спуститься по лестнице, отсчитывая ступени: пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двигаясь в темноте без спешки: шесть, пять, четыре – и так до первой. Он отворил дверь с еле слышным шорохом и бесшумно переступил через порог, чтобы не спугнуть ночную гостью.
Так же тихо он сошел с крыльца и остановился на краю лужайки, будто дальше начинался пруд. Посреди этого пруда стояла, как на тонком льду, девушка, боявшаяся сделать шаг, чтобы не уйти под воду.
Ей не было его видно. И тогда…
Она, можно сказать, подала сигнал.
На сей раз ее волосы были стянуты на затылке. Взмахом своих белых рук, одним касанием пальцев, прикосновением снежинок, она распустила узел.
Упавшие темной пелериной волосы заструились и улеглись на ее плечах, которые подрагивали вместе с тенями.
Ветер тронул темные пряди, провел ими по ее лицу, по ладоням, еще поднятым кверху.
Тени, упрятанные лунным светом под каждое дерево, закачались, словно повинуясь этому движению.
Весь мир заворочался во сне.
Ветер все усиливался; гостья ждала.
По белым тротуарам не застучали шаги. На целой улице – насколько хватало глаз – не открылась ни одна дверь. Не поднялась оконная рама. Не скрипнуло, не дрогнуло ни одно крыльцо.
Он сделал еще один шаг по маленькой лунной поляне.
– Кто ты?.. – ахнула она и попятилась.
– Не бойся, не бойся, – тихо сказал он. – Все хорошо.
По ее телу опять пробежала дрожь. Проблеск надежды, ожидания сменился страхом. Одна рука придерживала развевающиеся на ветру волосы, другая загораживала лицо.
– Я ближе не подойду, – сказал он. – Верь мне.
Она не сводила с него глаз; после долгой паузы ее плечи немного расслабились, горькие складки в уголках рта разгладились. Все ее существо прониклось правдивостью его слов.
– Ничего не понимаю, – сказала она.
– Я тоже.
– Что ты здесь делаешь?
– Сам не знаю.
– А я что здесь делаю?
– Пришла с кем-то повидаться.
– Неужели?
Вдалеке городские часы пробили три раза. Она прислушалась, и ее лицо затуманилось от боя курантов.
– Но ведь сейчас так поздно. По ночам люди не выходят из дому на лужайку.
– Выходят, если этого не миновать, – возразил он.
– Зачем?
– Может, мы на этот вопрос ответим сообща, если потолкуем.
– О чем, скажи на милость?
– О том, что тебя сюда привело. Если поговорим без спешки, может, и выясним. Я-то знаю, почему пришел. Услышал, как ты плачешь.
– Ох, мне так стыдно.
– Напрасно. Чего тут стыдиться? На меня, например, частенько накатывают слезы. А потом разбирает смех. Но это – только когда поплачешь. Так что не стесняйся.
– Странный ты, честное слово.
Ее рука отпустила волосы. Другая рука отстранилась, и на девичьем лице отразилось робкое, но неугасающее любопытство.
– Я-то думала, только со мной такое бывает.
– Все так думают. Просто мы не привыкли этим делиться. Но если увидишь мрачную физиономию – будь уверена: человек никогда не плачет. Встретишь помешанного – будь уверена: он давным-давно осушил слезы. Ты не смущайся.
– Кажется, у меня слезы кончились.
– Ничего, можно и по второму разу.
У нее вырвался тихий смешок.
– Да ты и впрямь с чудинкой. Кто ты такой?
– После скажу.
Стоя посреди лужайки, она пристально изучала его руки, лицо, губы, потом глаза.
– А ведь я тебя знаю. Вот только откуда?
– Так недолго все испортить. И потом, ты все равно не поверишь.
– Поверю!
Теперь настал его черед тихонько рассмеяться.
– Ты совсем девчонка.
– А вот и нет, девятнадцать стукнуло! Старуха уже.
– И то верно, когда девчонке от двенадцати до девятнадцати, на нее годы давят. Уж не знаю, почему так получается. А теперь сделай одолжение, объясни, чем ты тут занимаешься по ночам?
– Я… – Она закрыла глаза, обдумывая ответ. – Жду.
– Вот как?
– И грущу.
– Грустишь оттого, что приходится ждать?
– Да вроде нет.
– А сама-то знаешь, чего ждешь?
– Кто тут разберет. Просто нутром чего-то жду, и все тут. Не знаю, как сказать словами. И понять не могу. Голова непутевая!
– Будет тебе! Ты – как все, кто быстро взрослеет и многого желает. Сдается мне, девчонки, девушки вроде тебя, испокон веков ускользали из дому. Как у нас в Гринтауне, так и в Каире, и в Александрии, в Риме, в Париже. Проснутся летней ночью – и ноги сами несут их в укромное место, будто кто-то позвал по имени…
– Верно, кто-то меня позвал! Так и было! Позвали по имени! Истинная правда! А ты откуда знаешь? Не ты ли меня позвал?
– Нет, не я. Хотя мы с тобою оба с ним знакомы. Имя вспомнишь, когда вернешься домой – уж не знаю, в какую тебе сторону, – и ляжешь спать.
– Что значит «в какую сторону»? Вот же мой дом, позади тебя, – сказала она. – Туда и пойду. Я здесь родилась.
– Надо же, – засмеялся он. – Я тоже.
– Ты? Кроме шуток? Честно?
– Ну да. Стало быть, ты слышала, как тебя позвали. Вышла из дому…
– Все верно. Уже не в первый раз. И, как всегда, никого не застала. Но здесь точно кто-то есть, я ведь не ослышалась?
– Настанет время – и появится человек, которому как раз впору будет тот голос.
