– Так-так, – сказал Джошуа, – значит, настало время кое о чем потолковать. Пирушкам надо положить конец. Еще одна жертва – и сюда примчится полиция с сиренами.
– Верно, – согласилась Мисси. – Наши маневры рикошетом ударят по нам самим. Что же касается обруча… Перед сном ты всегда прогуливаешься по оранжерее. Но за каким чертом туда понесло Шлейгеля – в два часа ночи? Поделом этому болвану. Долго он будет преть под компостом?
– Пока я его не перетащу к замороженному.
– Силы небесные! Отныне никаких гостей.
– Будем коротать время наедине – ты да я, да еще… гм… люстра.
– Не дождешься! Я так запрятала стремянку – вовек не отыщешь.
– Проклятье! – не сдержался Джошуа.
В тот вечер, сидя у камина, он наполнил несколько рюмок самым лучшим портвейном из домашнего погреба. Стоило ему выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, как она бросила в свою собственную рюмку щепоть белого порошка.
– Какая гадость, – пробормотала она. – Банально до неприличия. Зато расследования не будет. На похоронах люди скажут: он в последнее время ужасно выглядел, краше в гроб кладут.
С этими словами она – для верности – добавила еще чуть-чуть смертоносного зелья. Тут вернулся Джошуа, опустился в кресло и взял со стола рюмку. Повертев ее перед глазами, он с ухмылкой перевел взгляд на жену:
– Шалишь!
– Ты о чем? – с невинным видом спросила она.
В камине уютно потрескивали поленья. На полке тикали часы.
– Не возражаешь, дорогуша, если мы поменяемся рюмочками?
– Уж не думаешь ли ты, что я подсыпала тебе яду, пока ты говорил по телефону?
– Тривиально. Избито. Но не исключено.
– Ох уж, бдительность-подозрительность. Ну, будь по-твоему. Меняемся.
На его лице отразилось удивление, однако рюмки перешли из рук в руки.
– Чтоб тебе пусто было, – буркнули они в один голос и даже рассмеялись.
Каждый с загадочной улыбкой опорожнил свою рюмку.
С видом беспредельного блаженства они поудобнее устроились в креслах, обратив к огню призрачно-бледные лица, и наслаждались ощущением тепла, которое разливалось по их тонким, если не сказать, паучьим жилам. Джошуа распрямил ноги и протянул пальцы к тлеющим углям.
– Ах, – выдохнул он. – Что может быть лучше доброго портвейна!
Мисси склонила седую головку, пожевала ярко накрашенные губы и начала клевать носом, то и дело исподволь поглядывая на мужа.
– Жалко горничную, – вдруг прошептала она.
– Да уж, – так же тихо отозвался он. – Горничную жалко.
Огонь разгорелся с новой силой, и Мисси, помолчав, добавила:
– Мистера Шлейгеля тоже жалко.
– Нет слов. – Он подремал. – Да и Смита, между прочим, тоже.
– И тебя, старичок, – после паузы медленно выговорила она, хитро сощурившись. – Как самочувствие?
– В сон клонит.
– Сильно?
– Угу. – Он остановил на ней взгляд совершенно ясных глаз. – А ты, дорогуша, сама-то как?
– Спать хочется, – ответила она, смежив веки. Тут оба встрепенулись. – К чему эти расспросы?
– В самом деле, – насторожился он. – К чему это?
– Видишь ли… – Она долго разглядывала носок черной туфельки, медленно отбивавшей ритм, – я полагаю, хотя до конца не уверена, что у тебя скоро откажут желудочно-кишечный тракт и центральная нервная система.
Он еще немного посидел с сонным видом, безмятежно поглядывая на огонь в камине и прислушиваясь к тиканью часов.
– Отравила? – дремотно произнес он, и тут неведомая сила подбросила его с кресла. – Что ты сказала? – Упавшая на пол рюмка разлетелась вдребезги.
Мисси подалась вперед, словно прорицательница.
– У меня хватило ума подсыпать яду в свою же порцию – я знала: ты захочешь поменяться рюмками, чтобы себя обезопасить. Вот и поменялись! – Она захихикала дребезжащим смешком.
Откинувшись на спинку кресла, он схватился обеими руками за лицо, словно боясь, как бы глаза не вылезли из орбит. Потом вдруг что-то вспомнил и разразился неудержимым взрывом хохота.
– В чем дело? – вскричала Мисси. – Что смешного?
– Да то, – задохнулся он, кривя рот в жуткой ухмылке и не сдерживая слез, – что я тоже подсыпал яду в свою собственную рюмку! Искал удобного случая, чтобы с тобой поменяться!
– Боже! – Улыбка исчезла с ее лица. – Что за нелепость? Почему мне это не пришло в голову?
– Да потому, что мы с тобой слишком умные! – Он снова откинулся назад, сдавленно хохотнув.
– Какой позор, какое непотребство, надо же так оплошать, о, как я себя ненавижу!
– Будет, будет, – проскрипел он. – Лучше вспомни, как ты ненавидишь меня.
– Всем истерзанным сердцем и душой. А ты?
– Прощенья тебе не дам и на смертном одре, женушка моя, божий одуванчик, старая вешалка. Не поминай лихом, – добавил он совсем слабо, откуда-то издалека.
– Если надеешься и от меня услышать «не поминай лихом», то ты просто рехнулся. – Ее голова бессильно свесилась набок, глаза уже не открывались, она едва ворочала языком. – А впрочем, чего уж там? Не поминай ли…
У нее вырвался последний вздох. Поленья в камине сгорели дотла, и одно лишь тиканье часов тревожило ночную тишину.
На следующий день их обнаружили в библиотеке. Оба покоились в креслах с самым благодушным видом.
– Двойное самоубийство, – решили все. – Их любовь была так сильна, что они просто не смогли уйти в вечность поодиночке.
– Смею надеяться, – произнес мистер Гаури, опираясь на костыли, – моя дражайшая половина, когда настанет срок, тоже разделит со мной эту чашу.
В мгновенье ока
Когда в мюзик-холле показывали фокусы, я заметил человека, точь-в-точь похожего на меня.
В воскресенье мы с женой пошли на вечернее представление. Лето выдалось на редкость погожим; публика таяла от жары и предвкушения чуда. Вокруг нас сидели благонравные пары, которые сначала от души веселились, а потом заволновались, увидев карикатуру на самих себя, увеличенную до невероятных масштабов.
На сцене распиливали пополам женщину.
Надо было видеть довольные ухмылки женатых мужчин.
Объявили следующий номер; ассистентка зашла в шкафчик и исчезла. Бородатый фокусник изображал слезы отчаяния. Но она, помахивая набеленной ручкой, возникла на карнизе балкона – бесконечно прекрасная, далекая, недоступная.
Надо было видеть кошачьи усмешки замужних дам!
– Взгляни на эти лица, – сказал я жене.
