– Папа, – заговорил вдруг Родни, – а можно… еще разок прокрутить пластинку?
На него устремились изумленные взгляды.
– Именно это, – сказал Роджер Бентли, – я и сам хотел предложить.
Он опустил иглу на дорожку. Послышалось шипение.
В том месте, когда в стойло попала искра, когда мясо подкоптилось, а собака лопнула от обжорства, дверь маленького ритуального зала тихо стукнула.
Все головы повернулись назад.
На пороге стоял никому не известный человек, держа в руках плетеную корзинку, из которой доносилось хорошо узнаваемое слабое тявканье.
В том месте, когда у гроба дрогнула свеча, от которой вспыхнула занавеска, и в стойло попала искра…
…все домашние, потянувшись к солнечному свету, окружили незнакомца и дождались главу семейства, чтобы тот отогнул край покрывала и позволил им запустить руки внутрь корзины.
Как впоследствии говорила Сьюзен, лучше бы ей в тот миг дали почитать телефонный справочник.
Ведьмин закут
Был стук в дверь, яростный, истовый, неукротимый стук, рожденный из безумия, страха и жажды быть услышанным, выбраться на волю, найти спасение. Был грохот кулаков по невидимой притолоке, были глухие удары, толчки, рывки, скрежет! Чем-то острым царапали по деревянной филенке, выковыривали загнанные по самую шляпку гвозди. Были сдавленные крики в чулане, и неразборчивые мольбы, и зов на помощь, а потом тишина.
Тишина была тягостнее и страшнее всего прочего.
Роберт и Марта Уэбб сели в кровати.
– Слышал?
– Вот опять.
– Это на крыльце.
Теперь тот, кто стучал, и молотил, и лихорадочно обдирал в кровь пальцы, и рвался к свободе, погрузился в молчание, словно прислушивался, чтобы определить, придет ли помощь в ответ на мольбы и стук.
Зимняя ночь наполнила дом снежным молчанием; оно запорошило все комнаты, занесло полы и столешницы, завалило ступеньки.
Вскоре стук раздался снова. А потом…
Тихий плач.
– На крыльце.
– Нет, в доме, где-то внутри.
– Думаешь, это Лотта? Но дверь-то не заперта.
– Лотта постучалась бы обычным манером, и все. Нет, это не она.
– Кто же еще? Она ведь звонила.
Оба посмотрели на телефон. Если поднять трубку, в ней слышалась только зимняя тишина. Телефонные линии не работали. С тех самых пор, когда в близлежащих городах начались беспорядки. Так вот, в трубке теперь можно было услышать разве что собственное сердцебиение.
– Можно у вас пересидеть? – надрывалась Лотта за шестьсот миль от них. – Всего одну ночь!
Не успели они ответить, как в трубку хлынули шестьсот миль тишины.
– Лотта была на грани срыва. Ручаюсь, она вот-вот будет у нас. Скорее всего, это она и есть, – сказала Марта Уэбб.
– Исключено, – отозвался Роберт. – Я по ночам и не такое слышал. Не приведи Господь.
Они лежали в нетопленой спальне фермерского дома, затерянного на просторах Массачусетса, в стороне от главных дорог, вдали от городов, над неприветливой речкой, у кромки черного леса. Декабрь прошел половину студеного пути. Воздух рассекло белым запахом снега.
Им не лежалось. При свете коптилки они свесили ноги и сидели на краю кровати, как над пропастью.
– Внизу никого нет и быть не может.
– Но звуки такие, будто кто-то помирает от страха.
– Да ведь нынче все живут в страхе. Не зря же мы с тобой обосновались подальше от городов, беспорядков и прочих мерзостей. Сил больше нет терпеть прослушки, аресты, налоги, выходки безумцев. Не успели мы найти убежище, как от знакомых отбою не стало. А теперь еще вот это… Эй! – Он мельком взглянул на жену. – Ты никак струсила?
– Не знаю, что и сказать. В призраков я не верю. Как-никак, на дворе тысяча девятьсот девяносто девятый год, и я еще из ума не выжила. Во всяком случае, смею надеяться. Где, кстати, твой револьвер?
– Он нам не понадобится. Не спрашивай почему. Не понадобится – и точка.
Каждый взял в руку по коптилке. Еще месяц – и в белых бараках позади дома заработает маленькая электростанция, начнется подача энергии, но пока суд да дело – они передвигались по ферме, как привидения, в неверном пламени масляных ламп и свечей.
На лестничной площадке они помедлили. К тридцати девяти годам оба сделались в высшей степени осмотрительными.
Из вымороженных комнат на первом этаже доносились рыдания, мольбы и стоны.
– Этой бедняжке, видно, совсем туго пришлось, – сказал Роберт. – Жалко ее, хотя одному богу известно, кто она такая. Пойдем-ка.
Они сошли по ступеням.
При звуке их шагов плач сделался еще громче. Кто-то с тупой обреченностью бился в невидимую дверь.
– Ведьмин закут! – выдавила Марта Уэбб.
– Скажешь тоже!
– Точно тебе говорю.
Остановившись в длинном коридоре, они всматривались в уголок под лестницей, где еле заметно подрагивала обшивка стен. Но теперь рыдания утихли, словно плакальщица вконец обессилела или отвлеклась на что-то другое; а может, она испугалась голосов и начала подслушивать. Зимняя ночь молчала; муж с женой затаились, подняв перед собой беззвучные огни коптилок.
Наконец Роберт Уэбб сделал шаг вперед и обшарил стену в поисках секретной кнопки или потайной пружины.
– Пусто, – объявил он. – Как-никак мы в этом доме прожили без малого полтора месяца; под лестницей – обыкновенный чулан, вот и все. Помнишь, нам еще агент говорил, когда оформляли купчую: в чулан невозможно проникнуть без нашего ведома. У нас…
– Молчи!
Они прислушались.
Тишина.
– Она ушла. Если это была живая душа. Вот чертовщина, ведь эта дверь стоит запертой с незапамятных времен. Теперь уж никому не ведомо, как она открывается. По сути, здесь и двери-то нет. Просто обшивка отстала от стены, и это местечко облюбовали крысы, вот и весь сказ. Они и топочут, и скребутся. Так ведь? – Он повернулся и вопросительно посмотрел на жену, которая не сводила глаз с тайника.
– Что за вздор, – отозвалась она. – Крысы, слава богу, не плачут. Мы же слышали голос и мольбы о помощи. Я сперва подумала: Лотта все-таки добралась. Но теперь-то ясно: это была не она, а кто-то другой, кому тоже некуда деваться.
Марта Уэбб вытянула руку и провела дрожащими пальцами по старой кленовой панели.
– Как бы открыть этот чулан?
– Разве что ломом и кувалдой. Только не сегодня.
– Ой, Роберт!
– Не приставай. Я устал.
– Мы же не можем ее бросить – не ровен час…
