Даже если я стану слёзно умолять.
Двуликий убирает руки с моего лица и нехотя прерывает поцелуй.
— Пройдёт время, куколка, и ты поймёшь, что я не мог поступить иначе.
Он отступает на шаг и, похоже, собирается уходить. Но я удерживаю, отчаянно цепляясь пальцами за его плечи.
Вздыхаю тихонько, скрывая разочарование.
— Нет, Рисай. Пройдёт время, и ты поймёшь, что готов на всё, лишь бы вернуть сегодняшний день и поступить иначе.
Двуликий качает головой. Наверняка считает меня маленькой наивной идеалисткой.
Жду, что он скажет об этом вслух. Но он с лёгким напором молча роняет меня на кровать.
Я даже не пытаюсь сопротивляться, когда Рисай начинает ловко расстёгивать пуговицы на моём лифе.
Несмотря на странности наших отношений тёплая волна нежности и желания пробегает по телу.
Рисай справляется с последней пуговицей платья, но не спешит снимать его с меня. Упираясь коленом в край кровати, нависает надо мной и снова целует.
Целует не так как в прошлый раз. Совсем по-другому. Медленно, осторожно. Словно впервые пробует запах моей кожи на вкус. А распробовав, желает растянуть удовольствие.
Этот поцелуй, как невыносимая мука и одновременно благословение.
Двуликий проводит горячими ладонями вниз по моей шее. Поглаживая, спускается по плечам и запускает пальцы под лиф. С упоением ласкает грудь.
— Ри, — снова сокращаю я его имя, выдыхая ему в губы. — Ты хотя бы останешься до утра?
— Дарья. — Он вдруг прерывается и поднимает голову. Смотрит на меня затуманенным взглядом. — Я не хочу, чтобы однажды ты пожалела об этом.
— Я никогда не пожалею, — обвиваю руками его шею и тяну вниз, вынуждая быть ещё ближе ко мне. — Обещаю.
Рисай с нежностью касается подушечками больших пальцев бусинок сосков. И только когда они, пробуждаясь, твердеют, он накрывает одну из них губами. Прямо поверх платья. И легонько прикусывает, заставляя моё тело выгнуться.
В сладостной истоме прижимаюсь к Рисаю всем телом. Ловлю себя на мысли о том, что не хочу думать о завтрашнем дне. Что там будет и как — всё сейчас неважно.
Я целиком отдаюсь своим желаниям, чувствам и эмоциям.
И моему двуликому мужчине.
Ласки и поцелуи Рисая желанны и приятны. Но в какой-то момент мне становится мало только их одних.
Я хочу большего. Хочу чувствовать, как мы вновь растворяемся друг в друге.
Хочу навсегда сохранить память о том, каково это — принадлежать Рисаю Диррону.
Брюки двуликого сильно топорщатся, выдавая желание, которое он почему-то отказывается принять.
Тянусь к паху Рисая и дрожащими руками расстёгиваю молнию. Осторожно забираюсь пальцами под ткань, обхватываю выпуклость ладонью, и Рисай сдаётся.
Он ничего не говорит. Просто отстраняется и начинает торопливо раздевать меня. А после раздевается сам. И уже спустя несколько мучительных минут ожидания, кажущихся бесконечными, с тихим рваным стоном погружается в меня.
Каждая ласка его пальцев с каждым последующим мгновением возносит нас всё выше. Всё ближе к вершине неземного удовольствия.
Каждое размеренное движение, подводя к финалу, медленно сжигает в пламени страсти нас обоих. И в этом пламени постепенно сгорают все мои страхи и обиды.
Как же мало, оказывается, мне нужно, чтобы простить того кого я люблю. Того, ради кого моё сердце готово биться сильнее.
С последним толчком Рисай, глухо хрипя, опускается на меня, придавливая к кровати всем своим весом.
А я, задыхаясь от удовольствия, целую его покрытый капельками пота лоб.
— Как хорошо… — шепчу еле слышно и облизываю пересохшие губы, ощущая на них солоноватый привкус.
Мы так и отключаемся, засыпая в объятиях друг друга…
Когда я снова открываю глаза, в комнате уже светло. Воспоминания о том, как начался вчерашний день, и о том, как он закончился, заставляют меня покраснеть.
Может быть, сегодня я всё-таки сумею убедить Рисая на время отложить мою поездку в столицу? Что же касается письма, которое он написал моему отцу… Я ведь с самого начала знала, для чего была нужна Рисаю.
Увидев меня выставленную в качестве лота на торгах и услышав моё имя, двуликий понял, кто я. И просто решил воспользоваться выпавшим шансом.
Какой смысл винить его за то, что произошло до нашего знакомства, до первой близости и до первых чувств, вспыхнувших между нами?
— Ри. — Поворачиваюсь к Рисаю, касаюсь его руки и замираю…
На тыльной стороне широкой мужской ладони я вижу тату…
То самое изображение свернувшейся крылатой змеи.
То самое, которое снилось мне несколько ночей подряд перед похищением.
То самое, которое я видела у мужчины, незадолго до начала торгов приходившего «посмотреть товар» по сговору с хозяйкой аукциона.
Глава 17. Жертва
Дарья
Рисай спит так крепко, что не чувствует моего прикосновения.
Стараясь не потревожить двуликого, аккуратно соскальзываю с кровати. Не то, чтобы я боялась разбудить его. Просто именно сейчас нет желания разговаривать с ним.
И причина моего нежелания даже не в загадочной татуировке на руке Рисая. Причина в том, что он солгал мне, сказав, что никогда такую не видел.
Я до сих пор не понимаю, зачем нужна была ложь, которая всё равно рано или поздно всплыла бы.
Впрочем, теперь это уже не имеет значения.
Сегодня, когда таксомобиль со мной поднимется в небо, мы с Рисаем расстанемся навсегда. И прошедшая ночь станет для нас прощальной…
Я передвигаюсь на носочках по комнате и собираю одежду, которую двуликий второпях стаскивал с меня накануне.
По-быстрому привожу себя в порядок, одеваюсь и сбегаю в столовую. Хотя прекрасно понимаю, что нам всё равно очень скоро придётся поговорить. Рисай обещал вызвать таксомобиль, дать документы, деньги и адрес дома, где живёт мой биологический отец.
Не дожидаясь Марка, я сама разогреваю еду, готовлю кофе и устраиваюсь за столом, чтобы позавтракать.
Рисай приходит в столовую, когда я уже почти заканчиваю. Он выглядит бодрым и ведёт себя так, словно ничего не произошло. Но это ведь невозможно, чтобы Рисай, проснувшись, не заметил тату, проявившуюся у него на руке. А значит, он должен понимать, что я тоже её видела.
— Доброе утро, Дарья. — Его голос звучит слегка отстранённо, как будто ему всё равно.
— И тебе доброе утро, Рисай, — киваю я, стараясь говорить таким же тоном, каким говорит двуликий.
