Когда на красном гравии дороги начинали играть солнечные пятна, давая нам знать, что солнце поднялось уже высоко, мы возвращались обратно и, проходя через городок, делали короткую остановку в одном из кафе, чтобы выпить лимонаду или содовой воды. На пристани нас ожидал уже паровой катер или командирский вельбот, который быстро доставлял нас на броненосец, где работы уже кипели полным ходом, согласно неизменному «полярно-тропическому» расписанию.
* * *
В праздничные и воскресные дни, свободные от вахтенной службы или какой-либо срочной работы, офицеры съезжали на берег. Так как съезд на берег происходил в послеобеденные, самые горячие часы дня, то прогулки в эту дьявольскую жару ничего привлекательного уже не представляли. Некоторые фанатики-спортсмены, пользуясь любезным приглашением владельцев единственного в Hellville’e лаун-тенниса – чиновников агентства «Messagerie Maritime», предоставивших свою площадку в полное наше распоряжение, предавались игре в теннис, с серьезным риском умереть от солнечного удара.
Большинство же заполняло многочисленные уже кафе и, поглощая неимоверное количество прохладительных напитков и пива, сражалось в карты. Денег у всех было много, и девать их было некуда. Не съезжая с кораблей до прихода на Мадагаскар почти в продолжение трех месяцев, большинство сохранило почти неприкосновенным все свое содержание за это время. Да и сами деньги в наших глазах сильно потеряли в то время свою ценность.
«К чему мне эти деньги, – думал молодой офицер, – когда через какой-нибудь месяц, много через два, меня, по всей вероятности, отправят к праотцам?»
И баккара, и «железка» привлекали с каждым разом все больше адептов. На игорных столах, иной раз, можно было видеть настоящие горы золота. И надо сказать правду, что большинство игроков привлекала к игорному столу вовсе не жажда наживы, а лишь самая процедура игры как времяпрепровождение, ибо, повторяю, золото в то время сильно потеряло в наших глазах свою цену.
Зачастую можно было наблюдать картину, как какой-нибудь офицер, проиграв последний свой фунт
[91], спокойно, с полным хладнокровием и равнодушием отходил от стола, и единственную жалобу, которую можно было услышать из его уст, это: «Что же мне теперь делать, черт побери! В этом проклятом Хельвиле можно с тоски повеситься!» И, насвистывая какой-нибудь веселенький мотивчик, несчастливец отправлялся слоняться по раскаленным улицам городка или смотреть на мучеников тенниса, в ожидании часа отхода очередной шлюпки, чтобы вернуться на свой корабль.
Что же касается наших работ и служебных занятий, то эти были много разнообразнее наших береговых развлечений. Кроме уже описанных в предыдущих главах, многочисленные обязанности мичманов увеличились на Мадагаскаре еще одной – дежурством, по очереди, на флагманском корабле. Дежурный корабль высылал в распоряжение штаба, на все время своего дежурства, т. е. на 24 часа, паровой катер с офицером.
Однажды, когда выпала очередь моего дежурства, мне довелось быть свидетелем страшной ярости нашего адмирала и убедиться воочию в справедливости его прозвища «тигра в аксельбантах».
Я уже упоминал, что в Танжере к нашему отряду присоединился и сопровождал его до самого Мадагаскара пароход-рефрижератор «Esperance», груженый мороженым мясом и иными продуктами. Пароход этот, зафрахтованный у одной иностранной компании, был под французским флагом и укомплектован французской командой.
До самого прихода на Мадагаскар на этом пароходе все обстояло благополучно. Но с переходом нашим в воды Индийского океана, особенно после того, как по эскадре распространилась весть о появлении в тех же водах японских крейсеров, с нашим «Esperance» начало твориться что-то неладное: аварии и поломки в его холодильных машинах следовали одна за другой, и притом самого таинственного и необъяснимого происхождения. Едва исправлялась одна поломка, как ей на смену следовала другая, более серьезная. Мороженое мясо – главный его груз – начало портиться, и мы неоднократно видели «Esperance» выходящим в море, чтобы выбросить за борт испорченный груз целыми десятками тонн. Проделывал он эту процедуру, не давая себе труда отойти подальше в открытое море; с первым же приливом туши гнилого мяса выплывали обратно в бухту, сопровождаемые стаями акул, которых привлекало столь обильное и роскошное пиршество. Бухта Nossi-Be буквально кишела этими хищниками.
Техническая комиссия из инженер-механиков флота, назначаемая адмиралом для расследования причин столь частых аварий холодильных машин парохода «Esperance», не могла дать удовлетворительного объяснения их происхождения, давая этим все больше и больше оснований для подозрений в злоумышленных действиях экипажа парохода.
Однажды, дежуря на «Суворове», я получил приказание от дежурного флаг-офицера привезти к адмиралу капитана парохода «Esperance». Пристав к пароходу и поднявшись по его крутому трапу на палубу, я был встречен толстым пожилым человечком, с розовым лицом, холеными усами и бородкой, подстриженной а lа Henri IV, в элегантном штатском костюме, готовым, по-видимому, съехать на бережишко.
– Могу ли я видеть капитана? – спросил я его.
– Весь к вашим услугам, я – капитан «Esperance», – ответил мне толстяк с самой обворожительной улыбкой.
– В таком случае, капитан, прошу вас незамедлительно последовать со мной на броненосец «Князь Суворов», так как вас приглашает к себе адмирал Рожественский.
Обворожительная улыбка при этих словах сразу же исчезла с лица любезного француза, которое вдруг приняло какое-то растерянное выражение, но он быстро овладел собой и, вновь расплывшись в улыбку, проговорил:
– Весь и всецело в распоряжении Его Превосходительства.
Пока мы шли на катере на «Суворов», француз поддерживал самую непринужденную, веселую болтовню, точно мы с ним отправлялись к своим закадычным друзьям или же на веселую пирушку. Посматривая на своего веселого и жизнерадостного собеседника, я не без злорадства думал:
– Как-то ты будешь выглядеть на обратном пути…
Что же касается самого француза, если он и предчувствовал ожидающую его неприятность, то во всяком случае великолепно владел собою.
Прибыв на «Суворов», я передал моего пассажира дежурному флаг-офицеру, который повел его к адмиралу, сам же я остался на палубе в ожидании дальнейших распоряжений. Прошло томительных две-три минуты, как вдруг из открытого люка адмиральского помещения послышались крики, но какие крики! Их действительно можно было сравнить с ревом тигра. От того места, где я находился, разобрать отдельных слов было нельзя, но я сомневаюсь, что их мог разобрать в этом реве раненого тигра и сам виновник адмиральского гнева, хотя в первое время слышались иногда какие-то робкие реплики бедного француза, вызывая всякий раз новый и сильнейший взрыв криков. Впрочем, в скором времени француз замолчал совершенно и уже окончательно. На броненосце все как бы замерло, и одно время слышался лишь рев адмиральского голоса… Вдруг настежь распахнулась дверь штабной рубки, выходящей на палубу, и оттуда вылетел, как бомба, несчастный капитан парохода, но, Боже, в каком виде: красный как рак, с крупными каплями пота на лбу, с вытаращенными от ужаса глазами. За ним в дверях рубки появилась разъяренная физиономия адмирала, который, увидев меня, крикнул мне:
