Он – в отличном настроении духа. Лучистые, слегка монгольского разреза, глаза ласково смотрят на окружающую его картину и как бы смеются, не то от только что слышанного анекдота Веселкина, не то от этого яркого не по-северному солнца, от которого по спокойной поверхности гавани бегут такие зайчики, что на них больно смотреть, не то потому, что так вкусно дышится в это пригожее утро в его любимом Петергофе. Да мало ли отчего может быть весело русскому царю в своей России, среди своих русских людей? Он ведь так любит и этого старого пьяницу Нилова, который «пьян да умен, два угодья в нем», и который предан ему, как верный пес, и командира своей яхты Фалка, который, несмотря на свою немецкую фамилию и немецкий облик, конечно, радостно отдаст свою жизнь за русскую веру, русского царя и русское отечество; и этого, похожего на купчика, командира «Работника», который не так давно там, в далеких водах Желтого моря, вписал уже маленькую страничку в толстенный том русской славы, – ведь недаром же он повесил на его широкую грудь этот маленький беленький крестик на черно-желтой ленточке! Любит он и некрасивого, с мясистым носом и усами, как у Ницше, Петруху Трухачева, тоже немало понюхавшего японского пороху в Порт-Артуре. Любит он и своих гигантов, всех этих Бондарчуков и Губоренковых, которые с засученными по локти рукавами снежно-белых форменок ожидают его на его катере «Бунчук». Совершенно так же он любит и невзрачных и грязных микрюх, ушедших на работу под командой Паши Николаева, от вида которых морщился носик генерала Аренса. Он любит их всех просто потому, что они такие же русские люди, как и он.
Он, конечно, не думает, а вернее, даже и не знает, что вот этот самый высокий брюнет, стоящий на левом фланге офицерского фронта, не отрывая взора смотрящий на него офицер, с погонами с одним черным просветом и тремя звездочками, и вот тот великан, стоящий в стороне, с поднятой к козырьку боцманской фуражки рукою, незадолго перед тем облазили все пространство под пристанью, чтобы удостовериться в том, что какие-нибудь тоже русские люди не придумали отплатить в Петергофской гавани своему Государю за его любовь тем, чем отплатили его деду на Екатерининском канале в Петербурге…
Приняв рапорт генерала Аренса, Государь идет по фронту, здороваясь с офицерами и находя для каждого какую-нибудь ласковую фразу. Перед спуском на трап он на мгновение задерживается и, улыбаясь, что-то говорит флаг-капитану. Накатов пользуется этим моментом и, пройдя за строем офицеров, бежит, придерживая кортик, к себе на катер. Он еще не успевает добежать до него, как слышит позади себя дружный ответ команды «Бунчук»:
– Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!
Когда он вскакивает к себе на катер, «Бунчук» уже медленно отходит от маленькой пристани. За его рулем стоят – по одну сторону старшина катера, по другую – адмирал Нилов. Правит, конечно, старшина, но полагается делать вид, что царским катером управляет флаг-капитан Его Величества. На полубаке «Бунчука», как изваяния, стоят два великана крючковых, повернувшись лицом к носу. Медные крюки, которые они держат в руках, как жар горят на солнце. На «Александрии», «Разведчике» и «Дозорном» команды стоят во фронте. Государь здоровается с командами по очереди, проходя мимо на катере. Дружно, громко и весело несутся ответные отклики команд на царский привет:
– Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!
«Бунчук» увеличивает ход. Охранный катер № 2, отдав швартовы, трогается следом. Выйдя из гавани, он подгоняет свой ход к ходу «Бунчука» и держится от него на почтительном расстоянии. Царский катер держать на «Корейца», с которого и начнется смотр. Неподалеку от лодок стоит пришедшая незадолго перед тем из Петербурга яхта морского министра «Стрела», и министр уже на «Корейце», ожидает прибытия Государя.
Зайдя сильно за корму лодки, «Бунчук» описывает красивую циркуляцию, начертив на воде пенистый полукруг, и уменьшает ход. Накатов видит, как по правому трапу «Корейца» бегут на нижнюю площадку фалрепные. Вот корма «Бунчука» перестает пенить воду; у самого трапа вновь на мгновение сильно пенится вода от заднего хода; гиганты на баке и корме нагибают крюки, как рыцари копья на турнире, и направляют их в борт «Корейца», но катер подходит так точно и плавно к трапу, что в работе крючковых нет никакой необходимости. Накатов отчетливо видит фигуру Государя, медленно поднимающуюся по трапу и скрывающуюся за высоким фальшбортом корабля.
На мачте «Корейца» медленно и торжественно поднимается Императорский штандарт – черный двуглавый орел на желтом поле…
Глава четвертая, в которой герой рассказа нарушает законы Российской Империи, а читатель знакомится со старой корабельной мебелью
На «Гиляке» еще пахнет пороховым дымом от недавнего салюта. Повсюду – приподнято-радостное настроение после блестяще сошедшаго царского смотра. Офицеры суматошливо толкутся в кают-компании.
– Вестовые, отчего не накрывают к завтраку? – кричит старший офицер.
– Василий Константинович, проба наверху, – просовывает в двери голову дежурный офицер.
– Сейчас иду. Где командир?
– Господа, где же расписание шлюпок? Когда последняя шлюпка с берега?
– Тысячу раз говорил; последняя шлюпка отваливает с берега ровно в 12 ч. 30 м. Прошу, господа, не забывать, что съемка с якоря в 6 часов утра.
– Разрешите мне завтра прямо в Кронштадт – я приеду на «Дачнике».
Накатов завтракает на «Гиляке». За завтраком подается портвейн из Лейшиоса, херес из Кадикса, за кофе – мараски из Зары, прямо с фабрики. За трапезой вырабатывается план своза контрабанды. Путь – прямой и безопасный: с корабля – в военную гавань, там – на подводу, и прямо на вокзал.
После завтрака Накатов принимается за работу, а «гиляцкие» офицеры, кроме вахтенного и подвахтенного, торопливо, съезжают на берег. Съезжает и старший офицер, так как командир, готовясь на другой день уехать в двухнедельный отпуск, остается на корабле. В тесную каютку охранного катера, стоящего у левого трапа, вносятся ящики и бочонки, причем бочонков значительно больше, нежели ящиков. Каютка и кормовое помещение быстро заполняются, а на корабле остается еще порядочный запас. Придется вернуться еще раз.
«Экая обида, ну и навезли же контрабанды!» – думает Накатов, направляясь к трапу, чтобы сесть в катер.
По палубе гуляет командир корабля, небольшого роста крепыш, крепко и ладно сложенный, с заметной уже наклонностью к полноте, с красивым моложавым лицом брюнет, с коротко подстриженной, по-французски, бородкой. Увидев идущего к катеру Накатова, он задерживает его и говорит:
– Так вы вернетесь, чтобы забрать остальное? У меня еще порядочно осталось.
– Не беспокойтесь, Петр Иванович, все вывезу, – успокаивает его Накатов.
– А вы уверены, что все обойдется без недоразумений? Все-таки, знаете, будет как-то неловко, ведь я же командир корабля.
– Да уж будьте спокойны. Мне ли Петергофа не знать? Тут никакой таможней никогда и не пахло…
Охранный катер № 2 бежит в гавань, заметно осев кормой. В гавани – тишина и сонное царство; команды отобедали и отдыхают. На мостиках кораблей сонно маячат одинокие фигуры вахтенных сигнальщиков; на полубаках и шкафутах, в тени протянутых белоснежных тентов спят матросы, растянувшись на надраенной палубе, раскинув сильные руки и ноги.
