– Какая вкусная рыбка, гораздо вкуснее сардинки, – сказал он, придвигая свою пустую рюмку к доктору, который
[110] с графинчиком. – Ну, и что же дальше? – обратился он к ревизору, явно заинтересованный его рассказом.
– А дальше? Дальше, пришлось нам нарушить ваш нейтралитет, и мы простояли в Great Fish Bay столько, сколько нам было нужно, и погрузились углем. A la guerre comme a la guerre… Ваше здоровье!
Гость, смеясь, чокнулся и выпил с ревизором.
– И отлично сделали, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что мой далекий предшественник, так недружелюбно принявши вас в Great Fish Bay, лишь исполнял свой долг, и что если бы это зависело от него, то он предложил бы вам оставаться в нашей бухте хоть целый год и даже поделился бы с вами своим углем. Я отлично помню это время, время вашей войны с Японией, и смею вас уверить, что после неджентльменского нападения японцев на вашу Портартурскую эскадру, без объявления войны, все симпатии наших моряков были на вашей стороне.
Объемистый графин водки, быстро усыхая, усох до последней капли. Хозяева смотрели на гостя со смешанным чувством удивления, восхищения и даже некоторого страха.
– Вот тебе и португалец! – тихо сказал артиллерист своему соседу по столу лейтенанту Чирикову. Подозвав буфетчика, он распорядился подать марсалу.
– Как вы находите эту марсалу? – спросил старший офицер гостя, наливая ему, после первого блюда, объемистую рюмку. – Меняочень интересует ваше компетентное мнение, потому что мы везем с собой большой запас этой марки.
Гость, с видом знатока, посмотрел сначала на свет, как искрится сквозь кристалл темное, с золотистым оттенком, вино, затем медленно отхлебнул глоток и задумчиво посмотрел куда-то вдаль.
– Марсала решительно недурна, – произнес, наконец, португалец, строго и трезво смотря на уже покрасневшее от водки со слегка затуманившимся взором лицо старшего офицера, – в прошлом году мне довелось пить точно такую марсалу в Неаполе, на итальянском крейсере «Варезе».
Гость допил свой бокал.
– Да, я с удовольствием выпью еще стаканчик этого славного вина, – сказал он, пододвигая свой бокал доктору, потянувшемуся к нему с бутылкой.
Когда подали американскую солонину с отварным картофелем и хреном, с марсалой было уже покончено. Артиллерист, подозвав буфетчика, сказал ему сердитым голосом:
– Тащи две бутылки красного бордо!
Когда португальцу налили в бокал красного вина, он долго любовался рубиновым цветом напитка и сказал, слегка прищурив свои темные глаза, ревизору:
– Какая прелестная комбинация этой солонины с этим красным вином! Вы не находите?
– О да, вы правы, – охотно согласился ревизор, ибо эта солонина была его гордостью. С тонким слоем золотистого жира, она по нежности и сочности не уступала филейной вырезке и, хотя обходилась дороже свежего мяса, отпускалась в командный котел наравне со свежим мясом. «Хивинец», накопивший за долгое заграничное плавание солидные экономические суммы, мог позволить себе эту роскошь.
– Ах, черт, ведь говорил я, что надо посадить рядом с португальцем Лютера, – заметил артиллерист своему соседу Чирикову, – а Валериан Иванович мне говорит – много ли португальцу нужно, с ним и доктор справится! Вот тебе и справился! Этак мы все насвищемся раньше гостя. Посмотрите на ревизора: он красен как бурак, а доктор начинает уже икать.
Кофе перешли пить, встав из-за стола, к бутафорскому камину, у которого стояли уютные глубокие кресла.
Ревизор щелкнул выключателем, и в камине вспыхнули красные электрические лампочки, давая иллюзию горящих углей. Уютность этого уголка ощущалась еще отчетливее при взгляде в большие, наглухо задраенные иллюминаторы кают-компании. Там, снаружи, все было подернуто безнадежно серыми тонами. По низкому, насупившемуся небу штормовой ветер гнал серые клочковатые тучи; море имело такой же грязно-серый оттенок, темнея там, где пробегали шквалистые порывы; по толстому стеклу иллюминаторов струйками бежала дождевая вода.
У камина, на круглом ликерном столике, стоял уже ассортимент бутылок самых разнообразных форм, начиная от низкой и пузатой бутылки бенедиктина, и кончая высоким глиняным сосудом с коротким горлышком, кюрасо. Рядом с ним искрились при свете камина желтыми и бледно-зелеными искрами бутылки шартреза, и немного в стороне, точно скромная сандрильона, конфузившаяся столь блестящего общества, боком, показывал свою этикетку мараскин. Еще дальше, конкурируя с ним в скромности, притаилась шустовская запеканка Спотыкач. В противоположность им, шерри-бренди, как истый бритт, привыкший в международном обществе играть первую роль, стоял впереди всех. Тесно прижавшись к нему, выпирал тоже вперед, с французской бесцеремонностью, коньяк бискви-дюбуше, точно хотел сказать: «Ну, уж вы меня извините, господа, но я не позволю, чтобы меня затирали, как какой-нибудь Мартель – три звездочки». Он совершенно закрыл собой белую этикетку виски «Black and White», и может быть именно поэтому, когда гостю подали дымящуюся чашку кофе и очутившийся в кресле рядом с ним штурман Лютер спросил португальца, какой ликер он предпочитает, этот, взглянув на ликерный столик, не стал разбираться в международном обществе бутылок и остановил свой выбор на коньяке.
Выпив свою чашку кофе, старший офицер поднялся и, моргнув незаметно для гостя глазом штурману, обратился к португальцу:
– Вы меня извините, если я вас оставлю на попечение мсье Лютера, – мне нужно сделать кое-какие распоряжения по службе и навестить моего больного капитана.
– О, Бога ради, не стесняйтесь моим присутствием, – любезно ответил гость, – мне так приятно у вас сидеть, но я могу позволить себе злоупотреблять вашим гостеприимством только в том случае, если вы не станете со мною церемониться. Прошу вас передать мое почтение вашему капитану, пожелание скорого выздоровления и мое глубокое сожаление, что я не имел чести и удовольствия с ним познакомиться.
Старший офицер не совсем твердыми шагами вышел из кают-компании и прямехонько направился в свою каюту. Сняв ботинки и китель, он бухнулся в койку и подмял под голову думку.
– Ах, пес тебя задави, вот так португалец! – подумал он, чувствуя легкое головокружение. Через минуту он мирно посапывал носом.
Его примеру, один за другим, последовало большинство офицеров, оставив гостя в обществе штурмана и доктора
В половине первого сменившийся с вахты минер Шестакович застал гостя уютно развалившимся в глубоком кресле, прихлебывая из высокой узкой рюмочки коньяк и запивая его душистым кофе, который он сам подливал в свою чашку из стоявшего тут же на камине электрического кофейника. Против него сидел Лютер с красными глазами и лениво возражал гостю:
– Наш Петербург, конечно, много моложе вашего Лиссабона, но уверяю вас, что он не уступит ему по красоте, а река Нева неизмеримо величественнее вашего Таго…
