— Пап, загадай желание.
Павел сдвигал брови, делая вид, что напряженно думает, потом важно кивал лысеющей головой, готово, мол. И Варвара принималась выкладывать длинную вереницу пестрых карт, она пыхтела, сопела, высунув от усердия кончик розового, похожего на лепесток, языка. Через десять минут огорченно вздыхала:
— Нет, пап, не сбудется. Но ты не расстраивайся. Это пасьянс Марии Медичи, он о-о-очень трудный. Он у нее только раз в жизни сложился, перед смертью.
— Тогда, слава Богу, что не сложился. Лично я умирать пока не собираюсь, — со смехом говорил Павел и звонко чмокал сокровище в пухлую нежную щечку.
Сегодня Варюшка раскладывала молча, Марина поставила на стол тарелку с морковным салатом и картошку с грибами, поправила пышно начесанные осветленные волосы и включила телевизор. Повторяли новогодний «Огонек»: шепелявого Шуру в тулупе наизнанку сменила стиснутая тугим корсетом пышногрудая Лолита.
— Один другого краше. Глаза б не смотрели, — недовольно пробурчал Павел и переключил на местные новости. На экране вспыхнуло багровое самодовольное лицо мэра города и огненная челка ведущей передачу Сабины.
«Черт бы побрал эту бабу!» — мысленно вздрогнул Павел и поспешно переключился обратно на концерт.
Разбитная Лолита лихо посылала какого-то бедолагу «на небо, за звездочкой», и Павел опять поморщился:
— Не эстрада, а кунсткамера какая-то. Смотреть нечего!
Марина, давняя поклонница Лолиты, бросилась на защиту кумира:
— Вечно ты брякнешь. Еще бы музей мадам Тюссо вспомнил! Да Лолита — гениальная женщина! Мне бы так выглядеть на шестом десятке!
— Ой, не дай Бог, ты до такого маразма дойдешь, сразу разведусь. Так и знай, — поддразнивал жену Павел, бессознательно вымещая на ней скопившееся за день раздражение. Марина, женщина эмоциональная и недалекая, послушно проглотила наживку и вспылила.
— Успокойся. Не докачусь. Для такого деньги бешеные нужно иметь, а у нас их не предвидится.
— Ну понесла-а-а, — с досадой протянул Павел, решительно отставил в сторону тарелку с недоеденной картошкой и поднялся. — Спасибо, я сыт. Пойду к себе.
С грохотом отодвинув стул, он направился в кабинет, на секунду задержался возле Варюшки, ласково погладил дочь по голове, словно извиняясь за их с Мариной пустую перебранку, и вышел из кухни.
— На правду не обижаются, — донесся до него язвительный голос жены.
— Как старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке», ей-богу! — бормотал Павел, осторожно пробираясь по полутемному коридору.
Кабинет располагался в дальнем конце дома возле кладовки.
— Глаза завидущие, руки загребущие. Все мало, всегда мало, — шепотом ворчал он, запираясь на ключ.
Плохонький камин, походивший на низкую печь, сиротливо взирал на него пустой черной глазницей. Павел давно мечтал облицевать его мрамором, но все как-то по деньгам не вытанцовывалось. Вооружившись кочергой, он аккуратно вычистил золу, нащипал лучины, разжег огонь и подбросил пару сосновых поленьев. Временами ему хотелось побыть в одиночестве, поразмышлять, тогда Градов располагался у камина и, пристально вглядываясь в затейливо переплетающиеся рыжие лоскуты пламени, думал, думал…
Придвинув к ожившему камину старенькое кресло, он уселся с твердым намерением просидеть так до прихода дочери. Огонь страстно вылизывал недовольно потрескивающие поленья, и Павел задумался.
В последнее время жизнь шла наперекосяк; бизнес постепенно умирал; жена заела; любовница мотала нервы и сосала деньги, будто пиявка; Лиза тревожила; и только Варенька, ангел, грела душу.
«Который час? — спохватился Павел и озабоченно взглянул на каминные часы. — Уже половина десятого, а Лизы еще нет».
Полгода назад после очередного увольнения и вынужденного двухмесячного безделья Лизы он устроил дочь к Каспарову секретарем. Андрон неохотно пошел на это, заявив, что иметь с Павлом какие бы то ни было дела зарекся. Однако, спустя месяц, уступив настояниям заботливого родителя, сдался и установил для взбалмошной Елизаветы (а о том, что она с «норовом», знал уже весь город) три месяца испытательного срока. Испытательный срок закончился два месяца назад. Лиза получила постоянное место в компании, зарплату ей повысили, и беспокоиться, казалось бы, больше не о чем. Павел, однако, тревожился, одолевали нехорошие предчувствия, он старался гнать дурные мысли, но они упорно возвращались. Старый стал, пятьдесят три — это вам не фунт изюму. Нервы ни к черту, здоровье хилое. Павел тяжело поднялся, подошел к сейфу, достал оттуда бутылку армянского «Ани» и налил полбокала. Пить он бросил, но время от времени позволял себе в качестве сосудорасширяющего сто грамм. Выпил залпом, удовлетворенно крякнул, вытер рот ладонью и, вспомнив о звонке Сабины, решил отложить разговор до завтра.
«Опять денег просить будет, крохоборка, — неприязненно думал он, доставая из шкафа теплый шотландский плед. — Пора с ней прощаться. Вот только как? Девка ушлая, точно рыба-прилипала. Попробуй отвяжись».
Тяжело вздохнув, Павел закутался в мохнатый плед и вернулся к огню. Догорающие поленья подернулись мерцающими золотыми сполохами, Павел поправил их кочергой. «Господи, вот так бы и помереть. Уснуть и не проснуться, — отрешенно думал он. — Устал, смертельно устал…»
Его не беспокоили, Марина с Варюшкой наверняка смотрели очередное дурацкое ток-шоу. Мысли ворочались, как медведи в берлоге: все ленивее и тяжелее. Незаметно для себя Павел задремал. Спал тревожно, снилась галиматья: галдящая толпа обозленных родственников и вонючий грязный пруд, в котором он, Павел, невесть как очутился. Проснулся от негромкого, но настойчивого стука.
— Что? Кто здесь? — подхватился он, ошалело озираясь.
В комнате было темно, камин давно погас, глухая тьма наползала со всех сторон, лишь от окна слабо струился скупой свет уличного фонаря. Павел подслеповато прищурился, силясь разглядеть циферблат часов, когда в дверь снова поскреблись. Кряхтя и покашливая, он поднялся — ноги затекли, спину ломило. Сказался сон в неудобной позе.
— Ну кто там еще? — сиплым спросонья голосом спросил он.
Из-за двери послышался срывающийся шепот Лизы:
— Папа! Папа! Открывай! Скорей открывай, слышишь!
— Здрасьте, пожалуйста. Явилась — не запылилась. Ночь на дворе. Люди спят, а ей трын-трава. Потрепаться захотелось, — недовольно бубнил Павел, роясь в карманах брюк в поисках ключей.
— Быстрее, папа. Быстрее, — встревоженно лепетала дочь за дверью.
— Бог мой, да что случилось-то? — нотки отчаяния в голосе дочери насторожили Павла. Понял — произошло непоправимое. Его разом затрясло, пальцы одеревенели, и он с трудом попал ключом в замочную скважину.
Лиза вихрем ворвалась в кабинет и кинулась к отцу, руки тряслись, бледное лицо перекошено, густые черные волосы растрепались, как у ведьмы. От неожиданности Павел отшатнулся. Бросившись на шею отца, она громко прерывисто зашептала:
