В ту ночь Павел больше не уснул. Следующая ночь показалась ему еще более невыносимой. Уснуть он не смог вообще. Его охватила непонятная жгучая, почти волчья тоска. Душа билась и рвалась, стенала и плакала. Павел места себе не находил, всю ночь он бродил по дому, как неприкаянный, пил коньяк, но старое проверенное средство не помогало, лишь усиливая депрессивное состояние, граничащее с безумием. Тело ломило, кости трещали, натянутые до предела нервы звенели от напряжения, грозя в любую минуту сорвать стоп-кран. Ему жутко хотелось намылить веревку и покончить с кошмаром. В пятом часу утра он срывающимися пальцами набрал номер Изольды Дортман, указанный в ее визитке, и, услышав ее протяжное «аллеу», устало просипел:
— Градов говорит. Я буду у вас завтра после обеда.
— Я рада, что вы приняли Его сигнал, — внезапно изменившимся голосом приторно мяукнула Изольда. — Лучше, если вы подъедете в сумерках. После пяти. Жду.
После разговора с медиумом Павлу полегчало, отпустило, что ли? И остаток ночи он проспал крепко, без сновидений.
В девять утра следующего дня он вез Марину в Шереметьево, жена выглядела немного бледной, но в общем держалась сносно. У стойки регистрации Павел еще раз придирчиво оглядел жену и нашел, что Марина хоть и располнела после рождения Варюшки, однако баба еще в соку. Глубокий траур очень шел к ее тонкой бело-розовой коже, перламутровый блеск серых глаз привлекал внимание сновавших вокруг мужчин. Длинное черное пальто и крохотная таблетка с вуалью придавали ей сходство с картинами Ватто, и Павел вдруг решил, что убивать ее будет жаль. Чтобы отделаться от тягостных мыслей, Градов принялся прощаться, сухо клюнул Марину в мягкую теплую щеку и внушительно сказал:
— Помни о том, что я тебе говорил. Не переигрывай. Лучше всего ступор, шок. Будет естественно. Поняла?
— Да. Может не надо, а, Паш? Боюсь я. Добром это не кончится, — жалобно попросила Марина и молитвенно сложила руки перед собой.
Сердце женщины защемило так, точно они прощались навсегда.
— Заткнись, — жестко проговорил он, резко отвернулся и зашагал к выходу из аэропорта.
Руки женщины безвольно упали, она так и осталась неподвижно стоять посреди наводненного людьми здания аэровокзала, с тоской глядя мужу вслед.
Павел выскочил из душного помещения и жадно вдохнул влажный с горьковато-пряным привкусом весны воздух. Грянула оттепель, снег вздулся и потемнел, под ногами хлюпала слякоть. Вокруг шумела жизнь, шуршали колеса подъезжающих авто, перекликались встречающие и провожающие, озабоченные грузчики в форменных фартуках развозили горы разнокалиберных чемоданов.
В суете аэропорта Павел вновь ощутил острый приступ одиночества, стало жаль себя, свою поломанную жизнь. Ему страшно хотелось с кем-нибудь поговорить, вновь почувствовать себя нормальным человеком, отвлечься, но он боялся. Боялся, что, взглянув на него, собеседник распознает на его лице печать порока — это мрачное зловещее клеймо — и обо всем догадается. Догадается, что Павел — жалкая видимость человека, телесная оболочка, лишенная любви и сострадания, жалости и раскаяния. И поймет, что Павел — убийца. Поймет, ужаснется и бросится прочь.
«Андрон, собака, по ходу, и меня с собой прихватил. Ем, сплю и ничего не чувствую. Труп. Живой труп», — с тоской подумал он. В носу резко защипало, на глаза навернулись слезы. Градов не удержался и шмыгнул носом, но через минуту устыдился собственной слабости, взял себя в руки, успокоился и побрел к машине, намереваясь перекусить где-нибудь подальше от центра. Изольда Дортман проживала в Зюзино. Если не будет пробок, то не более чем через полтора часа он будет на месте. Часы показывали четырнадцать ноль-ноль, то есть до сумерек оставалось часа три-четыре, после чего он обязан навестить таинственную госпожу Дортман.
Мотаться по раскисшей Москве не хотелось, потому маленький ресторанчик, на название которого он внимания не обратил, на два томительных часа стал его пристанищем. В заведении, стилизованном под французское кафе, нестерпимо воняло жженым маслом и чесноком. Павел недовольно поморщился: «Кондиционеры, что ли, не работают? Ресторан называется, а воняет хуже, чем в Макдоналдсе».
Устроившись в дальнем углу под сенью раскидистого экзотического растения с широкими, похожими на лопухи листьями, Павел тщательно и неспешно изучал заключенное в тисненую золотом красную папку меню. Потом придирчиво пытал нерасторопного официанта, какое из фирменных блюд ресторана следует заказать. Произвел на последнего впечатление редкостного зануды, на что, однако, Павлу было абсолютно наплевать, он старательно убивал время: медленно жуя листья подвядшего салата, бесцельно разглядывал спешащих за окном ресторана прохожих.
Пресытившись зрелищем московской суеты, он перевел взгляд на немногочисленных посетителей заведения. Его внимание привлекла миниатюрная темноглазая брюнетка с холеной кожей, задумчиво ковырявшаяся в блюде с креветками. «Красотка, — равнодушно подумал он. — На Лизу похожа». При воспоминании о дочери он напрягся. Лиза ему больше не звонила, и это начинало его тревожить. Жива ли она? Что с ней происходит? Ведь он обещал к ней приехать, но проклятая ментовка все планы коту под хвост пустила. Дай-то бог, чтобы Марина в Таиланде не напортачила. И что за хрень с этой сатанисткой Дортман? Не веривший ни в Бога, ни в черта прагматичный Павел подозревал в действиях медиума профанацию, но странные вещи, творившиеся с ним две ночи подряд, заронили в душу зерно сомнения. Сомнения и постыдного суеверного страха. Занятый своими мыслями, он не увидел, как в зал вошли два новых посетителя: невысокая молодая женщина с едва наметившимся животом и молодой крепкий мужчина с копной русых волос. Заметив Павла, они быстро переглянулись и заняли ближайший к выходу столик.
Покончив с греческими «сувлаки», отличавшимися от кавказских шашлыков лишь скромными размерами и названием, он взглянул на часы — было начало шестого. Беспокойство нарастало, в груди, в том месте, где, по мнению большинства, обитает душа, мелко тряслось, потели ладони, и Павел решил снять напряжение коньяком. Стоявшая на улице машина его не беспокоила, он может пройтись до дома прорицательницы пешком, благо ходьбы до «студии эзотерики» (так богемно она называла свое жилище) минут пятнадцать не больше.
— Что-то она мне скажет? — не переставал тревожиться он, вышагивая по скользкому тротуару.
К вечеру основательно подморозило, задул пронзительный ветер, и лужи покрылись коркой хрусткого льда. Павел дрожал не то от холода, не то от нервного возбуждения. Перед тем как войти в подъезд дома Изольды Дортман, он привычно огляделся — улица была пустынна, в лиловых сумерках, подслеповато моргая, поочередно зажигались тусклые желтые фонари.
— Ну, ни пуха ни пера! — пожелал себе Градов и ответил: — К черту!
Набрал в грудь побольше воздуха и шагнул в подъезд.
Госпожа Дортман была одна, ни секретаря, ни посетителей, сосредоточенная и таинственная, при виде Павла она не проявила никаких эмоций.
— Я ожидала вас. Пойдемте, — сухо обронила она и пошла вперед.
