— Ты, Олег, не переживай. Фиг с ней, с бутылкой! У меня в машине еще одна есть. Щас принесу. Я мигом, — заверил Дубовой и, не дав никому возразить, выскочил за дверь.
Вернулся минут через пятнадцать, но уже без настроения. И со словами «Вот. Празднуйте. А я домой, пожалуй. Поздновато уже» протянул бутылку.
Ольга с Олегом запротестовали, особенно напирал чувствовавший себя виноватым Олег, но подполковник стоял на своем:
— Нет, ребята, спасибо. Настасья у меня — женщина сурьезная. Ругаться будет.
— С каких это пор ты начал ее бояться? — недоверчиво спросила Ольга. — Темнишь чего-то, Стас. Говори давай. Или не отпустим.
Дубовой переминался на пороге, раздумывая, стоит ли озвучивать причину резкой перемены своего настроения, и наконец решился:
— Из следственного изолятора звонили. Сообщили, что Градов повесился. На простыне. Веревку из нее сплел и повесился. Он же как особо опасный в одиночке сидел. Вечером спросил у надзирателя бумагу и ручку, типа письменное признание хотел сделать. А сам… Записку вот оставил. Дубовой достал мобильник, нашел нужное СМС и зачитал: «Простите, если можете. Зверю среди людей места нет. Прощайте». Сержант Зайцев, дежурный, рассказал, что около часу ночи в изоляторе свет вырубился на несколько минут. Полностью. Пока суетились, чтобы выяснить, в чем дело, Зайцев в тюремном коридоре неотлучно находился. Говорит, что из камеры Градова какой-то шум слышался. Он забеспокоился, пошел проверить, но, услышав за дверью храп, успокоился. А тут и свет включился. Утром только, когда Градова обнаружили, сообразил, что он предсмертный хрип заключенного за храп принял. Думаю, в таких обстоятельствах веселиться как-то не по-людски. Хоть и душегуб был, но мы-то люди нормальные. Это… ну… кощунственно, что ли? Во всяком случае, сегодня, — закончил Дубовой.
Олег удивленно присвистнул, Ольга посерьезнела, у впечатлительной Мары затряслись губы.
— История вообще неоднозначная…
После долгой паузы, глядя куда-то в стену, Дубовой продолжил:
— Учитывая, что на пепельнице найдены отпечатки не только Градова, но и его дочери, а Лиза скрылась в Таиланде, где убила Семенову, пытаясь выдать ее труп за свой, полагаю, что Каспарова убила дочь Градова. Отец, видно, спасти ее хотел, труп спрятать, но тут местная мафия с шантажом вмешалась — и понеслось. Получается, что Градов вроде как из-за ребенка в эту мясорубку полез. Защитить пытался. А выбраться уже не смог… Ладно, ребят, пошел я. Извините, что настроение подпортил, — заключил Дубовой и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Ну убийца повесился. И что из этого? Туда ему и дорога! — ощетинился Олег, видя, как сникла жена.
— Вот именно! — поддакнула Мара.
— Оставьте меня в покое, — мрачно сказала Ольга и ушла в спальню.
У нее перед глазами стоял симпатичный дом Градова, ни в чем не повинная женщина — его жена, льнувшие к отцу дочери и смертельно уставшие несчастные глаза самого Павла.
Ольгу раздирали противоречия. Всего минуту назад она была твердо уверена в собственной правоте, считала, что, изобличив преступника, приняла единственно верное решение, ведь иначе и быть не может. Ловить негодяев — ее обязанность. И убийца должен был быть наказан. Все логично. Но сердце отчего-то щемило, на душе скребли кошки, и от прежнего довольства собой не осталось и следа. Необъяснимо, но ей вдруг стало жаль этого загнанного человека, пустившегося ради спасения дочери во все тяжкие. Человека, ставшего заложником рокового стечения обстоятельств, сломавшегося под грузом собственных ошибок и преступлений. «Законченным отморозком он, похоже, не был. Но ведь убивал!» — изо всех сил пыталась оправдать себя Ольга. Однако железобетонный, казалось бы, аргумент в этом странном случае выглядел неубедительно. В голове звучали беспощадные в своей искренности слова из предсмертной записки Градова. Ольге виделась затхлая тюремная камера, панцирная кровать с истрепанным голым матрасом, тусклое оконце и висящий на толстых металлических прутьях оконной решетки труп…
Ольга тяжело вздохнула. Внутри, будто стремясь успокоить маму, осторожно шевельнулась малышка. Ольга мягко положила руку на живот, прислушиваясь к легким толчкам ребенка. «Бог — судья. И ему, и мне. Но жизнь продолжается», — подумала она и, почувствовав некоторое облегчение, закрыла глаза.
— В этом доме все не как у людей, — жаловался Олег, выкладывая на широкую цветастую тарелку мясистый кусок утиной грудки. — Как говорится, начали за здравие, а закончили за упокой. Ладно, Мара, пробуйте, а то утка остынет окончательно…
