– Вот так фунт! – произнес я, прочитав короткую записку.
– Что? На позицию? Ну айда
[38] и на позицию, – беспечно произнес прапорщик Муратов, но все-таки в его голосе прозвучала какая-то нотка скрытой горечи.
Ровно в 11 часов наш батальон двинулся просекой в ту сторону, откуда временами доносился зловещий гул орудий. Наступала тихая лунная майская ночь. Сверкая на луне штыками, колыхаясь, двигалась наша колонна. Чутко отдавались топот шагов, чей-нибудь кашель или отрывистый разговор и даже треск попавшейся под ноги сухой ветки. По обе стороны просеки сплошной неподвижной стеной стоял лес, и так сумрачно и тихо теперь было в его таинственной сени…
Скоро, однако, лес кончился, и мы вышли на открытое, залитое луной пространство полей, зеленевших уже довольно высоко поднявшейся тучной рожью. При нашем проходе мирно дремавшие во ржи жаворонки испуганно вспархивали и тут же где-нибудь недалеко садились.
Пройдя безостановочно верст семь, мы снова втянулись в лес. Здесь уже запахло войной, чувствовалось, что позиция недалеко. Где-то правее отчетливо гремела орудийная канонада. Впереди, правда, совсем редко, но еще не очень близко раздастся одинокий ружейный выстрел. Кое-где на встречавшихся прогалинах чернели воронки от снарядов, иногда попадались расщепленные гранатами и валявшиеся на земле толстые стволы сосен. А вон левее на небольшой поляне, притаившись за деревьями между кустами невысокого лозняка, спит наша полевая легкая батарея, и луна скользит бледным лучом по холодным стальным дулам орудий, направленным в сторону врага. Двое часовых с обнаженными, отсвечивающими на луне шашками стоят у орудий. Напряженная тишина ночи и близость позиции отразились и на нас всех. Разговоры стихли. Меня даже охватила какая-то жуть. Мне стало стыдно за самого себя, точно я в первый раз шел на позицию.
Наконец, колонна остановилась в полуверсте от опушки леса, вдоль которого проходила наша позиция. Здесь наши роты отделились друг от друга и в сопровождении проводников 20-го Галицкого полка пошли по своим участкам. Моя рота взяла с дороги круто влево и пошла тропинкой рядами по два. Уже брезжил рассвет. Сосновый лес густо порос в этом месте кустами орешника и лозняка, через которые нам нужно было продираться. Сухой валежник трещал под ногами. Влажные от росы зеленые ветки тыкались прямо в лицо. В воздухе повис, как пар, сгущаясь к земле, утренний туман. Ничто не выказывало того, что мы находимся на позиции. Даже канонада в отдалении прекратилась, и стояла никем не нарушаемая жуткая тишина. Но несмотря на это внешнее спокойствие, сердце тревожно билось в груди, точно чуя близость притаившейся где-то смерти; нервы, как струны, натягивались, а в висках стучало молотком, и этот стук еще более четко отзывался от напряженной тишины кругом…
Вскоре деревья поредели, и между ними показались просветы. Мы подошли к самой опушке. Началась смена. Послышались сдержанный говор, звяканье котелков, треск сухих веток… Один из проводников провел меня и прапорщика Муратова к шалашу, сделанному из веток и обложенному сверху дерном. Это была землянка ротного командира. Заслышав наши шаги, из шалаша вышел и сам командир сменяемой роты, высокого роста, красивый черноусый прапорщик с револьвером на ремне и с перекинутым через плечо биноклем в кожаном футляре.
– Прапорщик Калугин, – отрекомендовался он, беря под козырек и здороваясь с нами.
Мы назвали себя. Закурили и несколько минут провели в разговоре. Участок оказался спокойным, немцы были далеко, так как впереди позиции было болото. Вскоре явились к нам старший унтер-офицер Городенко и фельдфебель сменяемой роты и доложили, что смена благополучно произведена. Прапорщик Калугин распрощался с нами, пожелав нам всего хорошего. Когда его стройная фигура исчезла между деревьями, мы с прапорщиком Муратовым вошли в шалаш и прилегли на широкие нары, настеленные соломой. Уже совсем рассвело, и через ничем не завешенное отверстие шалаша врывалась свежая утренняя прохлада.
– Бррр… сыро! Жаль, что оставил свою шинель в обозе, теперь бы пригодилась, – проговорил я.
– Да, и моя-то у Ермолаева, – отозвался прапорщик Муратов.
В это время у отверстия шалаша показался Ермолаев.
– Не надо ли чего, ваше благородие? – предупредительно спросил он.
– Вот легок на помине! Тащи скорее мою шинель, а то, брат, холодно, – проговорил прапорщик Муратов.
Вмиг шинель была принесена. Мы укрылись ею и, тесно прижавшись друг к другу, вскоре согрелись и задремали. Сквозь дремоту я услышал глухо щелкнувший где-то вблизи ружейный выстрел. Потом снова все стихло. Когда я проснулся, я обвел глазами вокруг себя, точно соображая, где я нахожусь. Солнце уже поднялось довольно высоко. Прапорщика Муратова не было, вероятно, он вышел осматривать позицию.
Я сел на нары, сладко потянулся и собирался тоже выйти на свет Божий из своего логовища, но в это время со стороны левого фланга раздался отрывистый, глухой удар, точно где-то рявкнула мортира. Не успел я этого подумать, как с воем и хорошо знакомым мне шумом как вихрь пронесся низко над лесом снаряд и, сделав перелет, с сильным грохотом недалеко разорвался. Запели осколки… Далеко по лесу покатилось эхо. Лицо мое невольно вытянулось, и я почувствовал, как концы пальцев у меня задрожали.
– Вот тебе и раз! – вслух произнес я.
Это что же значит? Снова там же слева отозвалась мортирка. «Вж-и-и-и-ууубуу-х!» – грянул разрыв. Снаряд разорвался недалеко у опушки. Осколки с визгом застучали по деревьям. Один из них ударился о мой шалаш.
– Ах ты, нечистая сила! Да тут и спасения никакого нет, – в сердцах воскликнул я, беспомощно оглядывая свое жалкое убежище.
Действительно, этот шалаш мог еще кое-как служить укрытием от осколков, но для снарядов это был просто карточный домик, и потому ничего не оставалось, как положиться на волю Божью. Со злобно стиснутыми зубами, с ощущением какой-то обреченности сидел я, словно замерев на месте и ожидая, что вот-вот роковой снаряд угодит в мой шалашик и от меня, как говорится, не останется и мокрого места. Немцы пускали снаряд за снарядом. Лес оглашался раскатистыми мощными разрывами. Снаряды ложились то ближе, то дальше от моего шалашика. Но вот сухо отозвалась мортирка, и по сильному, почти мгновенному звуку полета снаряда мне показалось, что снаряд несется прямо на меня. Сердце мое замерло… Еще мгновение, и что-то тупо ткнулось в землю рядом с моим шалашиком.
«Ну, вот сейчас… Спаси, Господи!» – мелькнуло у меня. Я думал, что сейчас произойдет оглушительный, страшный взрыв. Но проходит секунда, две, три… взрыва нет. Что за диво! Вдруг в отверстии шалаша показалось бледное лицо Ермолаева, без шапки, с растрепанными волосами.
– Ваше благородие, идите сюда! – таинственно вполголоса произнес он.
Я выскочил из шалаша. Не более чем в трех шагах от него лежал на траве, еще зловеще дымясь и отливая гладкой сталью с медным нарезным пояском у основания, большой 4,5-дюймовый снаряд, который по какой-то счастливой случайности не разорвался. Видно, еще не пришел мой час… Я приказал зарыть снаряд и вернулся в шалаш, поблагодарив в душе Бога за то, что он спас меня от неминуемой гибели. Ведь я только что был на волосок от смерти…
