Сухо треснул залп. Но неприятельский эскадрон все ближе и ближе… Вот слышится уже глухой топот… Отчетливо видны мчащиеся во весь опор, разгоряченные лошади и фигуры всадников в касках, размахивающие в воздухе сверкающими на солнце саблями. Это была захватывающая картина, достойная кисти художника.
– Рота-а, пли!
Снова залп. Лошади пугливо шарахаются в сторону. Несколько лошадей вместе со своими всадниками, вероятно, убитые наповал, со всего размаху грохнулись оземь. На секунду произошла заминка. Но немцы быстро оправились. Они на ходу теснее сомкнули свои ряды и с какими-то неопределенными, пьяными криками во весь опор понеслись прямо на нас. Расстояние быстро сокращалось между нами. Еще один дружный залп… Несколько германских кавалеристов перекувырнулись… Эскадрон был уже около… Перед помутневшим взором мелькнули взмыленные, храпящие лошади, среди облаков пыли всадники с красными, искаженными злобой лицами, некоторые в лакированных с золотыми орлами касках, иные были без касок, так как, вероятно, потеряли в пылу атаки. Зловеще сверкнули сабли… Казалось, что отчаянные кавалеристы сейчас врубятся в наши ряды… Гибель была неизбежна. Но свершилось чудо. Мои молодцы и в эту последнюю секунду не растерялись. Видя, что германская кавалерия, не отбитая нашими залпами, готова уже врезаться и смять нашу маленькую горсточку людей, мои солдаты ощетинили штыки, уперев приклады в землю, и застыли стеной в последней, точно предсмертной позе. Разгоряченные бегом лошади, увидев перед самыми своими мордами грозную щетину штыков, шарахнулись в разные стороны и тщетно удерживаемые своими седоками бросились врассыпную. Победа была на нашей стороне. Живая стена в мгновение ока разомкнулась. Мои молодцы-солдаты стали, где кому удобнее, и открыли частый огонь по рассеявшейся германской кавалерии. В таком виде она уже теперь нам была не страшна. Несколько всадников было сбито, и лошади этих седоков, ошалелые, носились по полю. Уцелевшие кавалеристы, не переставая скакать, устремились в свою сторону и вскоре скрылись из виду. А мы еще взволнованные от только что пережитого ужаса, но с гордым сознанием победы двинулись дальше, оставив на произвол судьбы на поле боя раненых и убитых кавалеристов.
Около четырех часов дня мы уже вступили в бассейн река Сан. Местность пошла равнинная и песчаная, лесов почти не было. Пересекли какую-то железную дорогу, всю изрытую старыми прошлогодними австрийскими окопами. Кое-где виднелись могилки павших австрийцев с почерневшими крестиками из жердочек. По полю были разбросаны отдельные небольшие окопчики лежа – это следы наступления наших войск. По всей вероятности, осенью прошлого года в этом месте на линии железной дороги задержался арьергард австрийцев после оставления позиций у Сана. Позади нас, держась на почтительном расстоянии, все время маячили германские разъезды. Точно какие-нибудь воздушные пираты, гремя моторами, шныряли в воздухе в различных направлениях неприятельские аэропланы, следившие за каждым нашим шагом. Солнышко сильно припекало. Закинув как попало винтовку на плечо, с расстегнутыми воротниками мокрых от пота гимнастерок, с красными вспотевшими лицами люди брели, едва волоча ноги. Всех мучила неутолимая жажда. Поблизости воды нигде не было. Единственная надежда оставалась на Сан, но и в Сане нельзя было напиться, так как там вода была заражена разлагавшимися трупами убитых в недавних боях.
Ровно в 5 часов пополудни последний дозор моей роты перешел по огромному, прекрасному понтонному мосту на наш берег Сана. Сан кипел и бурлил своими мутными водами, смешавшимися с человеческой кровью. Оба его берега были изрыты окопами.
При взгляде на Сан нетрудно было понять, почему он представлял такую серьезную преграду для противника и в свое время для наших войск. Это была широкая, быстрая река с ровными открытыми берегами, разрезающая пополам чуть не всю Галицию и по своему географическому положению предназначенная быть ареной страшных, кровопролитных боев.
Очутившись на противоположном берегу Сана и увидев за собой эту почти неодолимую преграду, мы невольно облегченно вздохнули. Теперь уже мы были обеспечены от всяких роковых случайностей вроде недавнего налета кавалерии. Я отвел свою роту в тень небольшого прибрежного кустарника, строго приказав не пить воды из Сана, а сам пошел к мосту, около которого наш полковой адъютант поручик Сорокин возился у небольшого фотографического аппарата. Тут же вблизи стояли две оседланные верховые лошади, которых держал за повода ординарец поручика Сорокина. Два сапера торопливо что-то делали на мосту.
– Больше наших нет на том берегу? – обратился ко мне поручик.
– Нет.
– Сейчас будем взрывать мост.
Интересная будет картина. Хочу снять. При этих словах что-то словно кольнуло меня в самое сердце. Жаль было массивного моста, горько и обидно было за своих, за наше поражение, за все принесенные жертвы…
Взрыв таких важных мостов производится обыкновенно в самых крайних случаях, когда уже не остается никакой надежды перейти в наступление в ближайшем будущем и приходится волей-неволей перейти к так называемой пассивной обороне. Мы взрывали этот мост, как бы признавая свое бессилие и точно не собираясь больше никогда сюда вернуться. И оттого на душе было так грустно…
– Готово!!! – крикнули саперы с моста.
– Взрывай!!! – ответил поручик Сорокин.
Саперы подожгли бикфордов шнур и бросились во всю мочь бежать прочь с моста. Через пять минут должен был последовать взрыв. Мы тоже торопливо отбежали дальше на такое расстояние, чтобы до нас не могли бы достигнуть обломки моста. Затаив дыхание, мы остановились и вперили взор в мост. Грянул оглушительный взрыв. Высокий столб черного дыма, клубясь, взвился кверху вместе с обломками моста, которые перекувыркивались в воздухе, и потом спустя короткое время с шумом и треском попадали вниз. В ту же минуту мост загорелся, и дым еще гуще повалил кверху. Картина действительно была замечательная. Не было ни малейшего ветерка, и гигантский столб дыма, рельефно выделяясь на белесоватой лазури неба, точно застыл на месте, упершись вершиной в самое небо. И, вероятно, далеко-далеко вокруг был виден этот зловещий знак нашего позорного отступления.
– Наш полк стоит в резерве в деревне N. Вы направляйтесь туда, а здесь станут галичане, – проговорил поручик Сорокин, вскакивая в седло, затем в сопровождении ординарца поехал рысью прочь от моста в направлении видневшейся верстах в двух деревушки.
Вслед за ним вскоре пошли и мы. Я часто оборачивался назад и с грустью смотрел на торчавший в небе огромный неподвижный столб дыма, который, казалось, поднялся еще выше. Навстречу нам попался батальон Галицкого полка, долженствовавший занять позицию у взорванного моста.
Через каких-нибудь полчаса ходьбы мы достигли, наконец, до крайности измученные, деревушки N, где ожидал нас желанный отдых.
Однако недолго нам пришлось поблаженствовать. Наступал тихий теплый вечер. Солнышко близилось к закату. После крепкого сна я вышел из своей халупы подышать свежим вечерним воздухом. Где-то далеко за Саном высоко в небе торчала немецкая колбаса, это значило, что противник, неотступно следуя за нами, успел уже стать против нас фронтом. Наша деревушка N, где мы стояли в резерве, была расположена на открытом месте всего верстах в двух от Сана, поэтому можно было с минуты на минуту ожидать, что немцы откроют по нам артиллерийский огонь. И действительно, они долго не заставили себя ждать. Перед моей халупкой было что-то вроде деревенской площади, по которой в этот момент гнали с поля стадо коров. От стада повисло в воздухе облако пыли. Это обстоятельство и привлекло внимание немцев, не успевших еще как следует сориентироваться и посчитавших, что здесь, вероятно, движется какая-нибудь пехотная колонна или обоз. Громыхнуло в отдалении орудие. Взвизгнула шрапнель и лопнула над деревней, немного перелетев площадь.
