И мы отступали, точно обреченные, но не думая о пощаде, а в тылу между тем уже кипела грандиозная работа по обороне страны.
Свежее, румяное утро, величественно восходящее солнце, играющее в бесчисленных росинках, точно бриллиантиках, рассыпанных в придорожной траве, в высокой густой ржи, пение жаворонков, купающихся в голубой небесной лазури – все это веселило и радовало взор. Ведь эта была картина незатейливого, но в то же время всегда привлекательного сельского пейзажа, столь близкого и знакомого сердцу русского солдата, сменившего соху на винтовку И, вероятно, многим из них вспомнилась его родная деревня, родные поля, на которых тоже уже, должно быть, колосится рожь…
Усталость предыдущего дня, вялость от бессонной ночи – все это теперь как рукой сняло. Люди шли бодро, точно они все вдруг почерпнули новые силы и пополнили запас энергии в это радостное свежее утро.
Даже батарейные лошади в середине колонны, тянувшие шестериками слабо погромыхивающие полевые орудия, и те как-то особенно лоснились на солнце и, горячась и пофыркивая, красиво переступали своими тонкими крепкими ногами.
Вскоре сзади нас, очевидно, вдогонку за нами, мчался довольно низко германский аэроплан. Немедленно от хвоста нашей колонны отделилась пулеметная двуколка и полурота солдат. Едва неприятельский аэроплан приблизился к нам на расстояние ружейного выстрела, как его уже встретили несколькими дружными залпами. Энергично заработал пулемет. С шипением понеслись ввысь сотни незримых пуль. Вся эта внезапная трескотня и шум, столь привычные для нашего слуха, в то же время, казалось, так не гармонировали с тишиной свежего ясного утра. Аэроплан, точно коршун, атакованный тучей ос, взвился вверх и полетел над нашей колонной, провожаемый огнем нашего пулемета и дружными выдержанными залпами. Вдруг что-то грузно засверлило в воздухе. Ближе, ближе… Точно откуда ни возьмись летели прямо на нас тяжелые «чемоданы». Не успела в мозгу шевельнуться мысль: «Что это?» – как почти одновременно недалеко от дороги, по которой мы двигались, тяжко грянули два разрыва. Взвились два черные столба дыма. Это разорвались бомбы, сброшенные с вражеского аэроплана. Лошади шарахнулись в сторону, а солдаты, притихнувшие было при появлении аэроплана, не преминули теперь проехаться остротами по адресу неудачно сброшенных бомб. В полдень наш полк подошел к небольшой деревушке N, лежавшей по обеим склонам широкого лощины, по дну которой пробегала извилистая речонка. Здесь наш полк расположился на большой привал. Лощина закипела солдатами, лошадьми и повозками. Задымили походные кухни, и наскоро разведенные костры. Однако не более как через полчаса лощина уже представляла собой мертвое царство. Все вповалку спали, и только измученные сонные дневальные в ротах казались единственными живыми людьми, да кашевары возились у походных кухонь. Я с прапорщиком Муратовым забрался в небольшой фруктовый садик, в тени которого наши заботливые денщики приготовили уже нам постели, прямо на траве расстелив наши походные пледы. Ах, какое это было блаженство растянуться в прохладной тени садика, забыться от окружающей суровой действительности! Минут 15 мы лежали с прапорщиком Муратовым, вытянувшись как пласты, утопая в густой траве и не проронив ни слова.
Прапорщик Муратов молча курил папиросу, а я кусал длинный и тонкий стебелек какой-то былинки. Мы каждый по-своему наслаждались этими чудными мгновениями сладкого отдыха… Как в моей, так и в его голове проносились убаюкивающие, приятные мысли, вставали неясные заманчивые образы… Очень быстро, незаметно для самих себя, под звон каких-то не то мошек, не то жуков, под тихий шепот ветерка мы заснули непробудным здоровым сном. Спустя часа полтора с большим трудом Францу удалось нас растолкать.
Мы оба вскочили, освеженные и подкрепленные сном. Тут же, под тенистой яблоней Франц расстелил на траве вместо скатерти газету и принес нам обед, а Лука принялся убирать наши постели. Как голодные волки, набросились мы на свой обед, который нам теперь показался необыкновенно вкусным. Едва мы кончили обед и собирались попить еще чаю, как горнист при штабе полка заиграл сбор в колонну. Все засуетились. Через каких-нибудь 10–15 минут рота за ротой потянулись по лощине к дороге. Легкой рысью красиво выехала на дорогу батарея.
Впереди в колонне по отделениям с ружьями на ремень, сверкая штыками, выстроился наш 1-й батальон, позади батареи стояли 2-й и 3-й батальоны с пулеметной командой в хвосте. Наш обоз 1-го разряда вместе с походными кухнями выступил полчаса тому назад.
Толковый адъютант, поручик Сорокин прогарцевал вдоль колонны, чтобы убедиться, что все на месте, и затем, вернувшись к голове колонны, доложил командиру полка, что все собрались.
– Полк, вперед! – скомандовал полковник Бойвид, чуть махнув рукой.
Колонна зашевелилась. Орудия загромыхали.
– Правильнее будет: «Полк, назад!», – сыронизировал прапорщик Муратов, шепнув это мне на ухо. Я улыбнулся.
Утром, пока было свежо, было приятнее идти, нежели ехать верхом, но теперь становилось жарко, и после сытного обеда лучше было ехать. Поэтому я сел на своего Каштана, которого знакомый уже читателю конюх вел оседланного при роте, так как ротному командиру в военное время полагается лошадь. Двигались пока еще по Галиции, но до границы оставалось не более перехода. Местность была довольно равнинная, изрезанная во всех направлениях густой сетью хороших дорог. Население при нашем проходе высыпало из своих халуп и провожало нас любопытными взглядами. Некоторые панненочки даже махали нам платочками.
К концу дня наша колонна, серая от пыли и растянувшаяся чуть не вдвое, подходила к деревне N, в районе которой приказано было нашему полку окопаться. Был дан привал на один час, после чего роты развели на участки, разбитые заблаговременно саперами. С понурым видом, словно на какие-нибудь каторжные работы, шли бедные, усталые от похода солдаты. Прямо сердце обливалось кровью при виде этих настоящих мучеников долга, на спины которых была взвалена вся тяжесть войны. Легко представить себе душевное состояние этих страдальцев, безропотно несших свой крест. После сорокаверстного перехода рыть окопы и потом в этих же неглубоких, наскоро вырытых окопах отсиживаться под пулями и снарядами врага, я думаю, это сможет поколебать хоть какую стойкую натуру, ведь это выше человеческих сил. И неудивительно, если в глубине солдатской души рождалось смутное озлобление против начальства, являющегося будто бы единственной причиной всех солдатских бед. По мнению солдат, во всем кругом было виновато начальство, широко понимая под этим словом всех тех, в чьих руках были судьбы армии и России. Если у нас чувствуется недостаток в снарядах, то в этом, конечно, виновато начальство, если измученным походом солдатам приходится самим рыть окопы вместо того, чтобы занять уже заранее оборудованную позицию, то здесь тоже виновато начальство. Даже если на большом привале солдаты не получат обеда, то и в этом опять-таки виновато начальство. Так думали солдаты, и трудно с этим не согласиться. Выше в своей книге мне уже приходилось отмечать, что до сих пор на пространстве всего нашего отступления у нас не было заготовлено ни одной укрепленной позиции. Разве это не преступление? А между тем как просто можно было решить эту задачу и снять это лишнее бремя, то есть рытье окопов, с плеч наших солдат.
