Низко пригнувшись к земле, я добежал до того места, где кончался ход сообщения.
– Скорее, братцы, пригибайся больше!
Вон за тот лесок!..
Солдаты, пригнувшись почти к самой земле, бежали один за другим, гремя котелками и часто дыша. Вслед за ними бросился и я, не оглядываясь назад и не переводя дух, стараясь как можно скорее перебежать опасное пространство. По пути встречалось множество свежих воронок, которые сильно мешали нашей перебежке: это следы вчерашнего обстрела. Пробежав открытое место, мы вбежали в кусты.
Я остановился и, вздохнув с облегчением, оглянулся. Перегоняя друг друга и натыкаясь один на другого, низко пригнувшись к земле, в кусты перебежал уже 3-й взвод. По виду казалось, что это паническое бегство. Но никто из нас не потерял присутствия духа, каждый знал, что делал. Я взволнованно махал шапкой и кричал:
– Сюда, сюда! Скорее!
С секунды на секунду я ожидал, что германская артиллерия откроет огонь. И действительно, наше отступление наконец было замечено. Германская цепь, бывшая уже от нас недалеко, бросилась бегом, стреляя на ходу. Несколько пуль взвизгнуло около, в тот же момент из-за неприятельской линии, потрясая воздух, загрохотал орудийный залп.
Четыре шрапнели лопнули впереди над нашими окопами, сделав недолет. Германская цепь, видя, что мы уходим из-под самого их носа, бросилась нам наперерез… Снова гром орудий, та-та-рах-тах!.. – разорвались позади нас шрапнели, сделав на сей раз перелет.
Положение наше становилось тяжелым. С одной стороны, мы попали под артиллерийский огонь, а с другой – германская цепь прилагала все усилия к тому, чтобы отрезать нам путь к Поляскам. Артиллерия противника открыла ураганный огонь по всей площади нашего отступления. В воздухе целыми стаями рвались шрапнели, землю ковыряли гранаты. Моя рота рассеялась по всей прилегающей местности. Каждый искал спасения, где кто мог. В этот момент мы потеряли всякую боеспособность, связи никакой не было; отступление наше приобрело панический характер. Все были охвачены ужасом от рвущихся вокруг снарядов, а всем очевидная возможность попасть в плен еще более увеличивала паническое настроение. Каждый сознавал, что если его ранит, то уже никто его не вынесет с поля боя. Я пытался иногда криком восстановить кое-какой порядок, но мой голос совершенно терялся среди грома орудий и грохота разрывов. При мне бежала небольшая группа солдат человек в пять-шесть, которая не отставала от меня ни на шаг.
На востоке из-за горизонта уже брызнули первые золотые лучи. Мы все продолжали бежать, падая иногда на землю, когда гранаты рвались вблизи нас. Я почти уже не мог бежать; дыхания мне не хватало, пот градом катился с лица. С замиранием сердца я вглядывался в германскую цепь, от которой нас отделяло уже всего несколько сотен шагов. Неприятельская цепь, ничего не подозревая, двигалась как раз на тот бугорок, где я предусмотрительно приказал поставить пулемет. «Но что же он молчит, боже мой, что это? Неужели ушли…» – проносилось у меня в голове. Но смелые пулеметчики между тем не зевали. Подпустив немцев на близкую дистанцию, они вдруг открыли огонь из пулемета и почти в упор. Огонь пулемета оказался настолько метким, что почти вся цепь полегла как скошенная. Уцелевшие немцы бросились врассыпную. Эффект от этого получился большой. Мы все воспрянули духом. Добравшись до первой попавшейся горушки, я принялся махать шапкой. Около меня цепью расположились человек 12 солдат.
– Десять!!! – твердо скомандовал я.
– Взво-од, плли!!!
«Трррах!..» – раздался залп.
– Взво-од, пли!!
«Траррах!..» Потом снова залп, и еще залп, и еще залп. Правее тоже раздалось несколько дружных залпов. Это прапорщик Муратов дал знать о себе. «Слава богу, спасены…» – облегченно вздохнул я.
Артиллерийский огонь противника ослабел. Мимо поддерживаемые под руку здоровыми солдатами прошли несколько раненых с бледными лицами в окровавленной, изодранной одежде. Некоторые из них громко охали, иные тихо стонали.
Увлеченные боем, мы не обратили на них почти никакого внимания. Под прикрытием наших залпов пулеметчики благополучно убрали пулеметы. Дав несколько прощальных залпов, мы тронулись с места, и вскоре к Поляскам начали подтягиваться с разных сторон то в одиночку, то маленькими группами люди моей роты.
Прапорщик Муратов с частью своей полуроты был уже у Полясок. Он издали махал мне шапкой, и когда я со своими людьми подошел, то он бросился ко мне в объятия: от избытка чувств мы не могли выговорить ни слова и только крепко расцеловались. На глазах у нас обоих блеснули слезы.
– Я считал вас уже погибшим, – наконец вымолвил прапорщик Муратов.
– Да, близко к этому было.
Тут же стояли со своим пулеметом и герои-пулеметчики, которым мы, в сущности, и обязаны были спасением. В числе их был также знакомый уже читателю пулеметчик Василенко.
– Спасибо, молодцы-пулеметчики, за вашу поддержку. Всех представлю к наградам.
– Рады стараться, ваше благородие! – ответили те, лихо взяв под козырек, и на загорелых, разгоряченных лицах их, на которых отражалось еще не улегшееся волнение боя, заиграла хорошая, светлая улыбка.
Наш ротный фельдшер Новиков торопливо делал перевязку раненым. Он также был во всех наших злоключениях этого утра. Раненых посадили на реквизированную подводу, а на другую подводу поставили пулемет.
Медлить нельзя было ни минуты. Остатки моей роты выстроились. Подсчитали наличный состав. Оказалось, пять было ранено. Это и были те раненые, которые тут находились, а четыре пропали без вести; вероятно, они были или убиты снарядами, или тяжело ранены и остались на поле сражения.
– Рота, за мной! – скомандовал я, и мы двинулись быстрым шагом.
Но это было только одно название «рота», так как за мной следовало человек 25, то есть даже меньше взвода. Сзади ехали две подводы.
Так кончился арьергардный бой у деревни Поляски, который едва не стоил нам всем жизни.
В течение двух недель, не оказывая серьезного сопротивления противнику, мы отступали в общем направлении на Люблин, в районе которого год тому назад австрийская армия потерпела страшное поражение и отхлынула к Кракову. Но теперь было как раз обратное. Наша армия, охватывавшая Польшу поясом, все время отступала, принимая сосредоточенное положение. Варшава, таким образом, была накануне сдачи. Это больно било по нашему национальному самолюбию. Но наши чувства как-то притупились, мы просто устали уже реагировать на быстро разворачивавшиеся события. Отовсюду ползли слухи о наших новых и новых неудачах. Пала Рава-Русская, за нею без боя был очищен Львов. В Прибалтийском крае немцы заняли Либаву. Казалось, наша армия была накануне полного разгрома…
Отбросив наши армии из Галиции, германское командование, увлеченное головокружительным успехом, задумало смелый план, который заключался в том, чтобы отрезать и окружить наши армии, оставшиеся впереди в огромном полукруге на территории Польши. Для этого они направили две мощные ударные группы, которые, прорвав на флангах это полукольцо, должны были соединиться далеко в тылу Варшавы; в этом случае все наши армии, составлявшие полукольцо, должны были очутиться в плену. Это было бы похоже на Седан, и Россия волей-неволей должна была бы капитулировать.
