Таким образом, все теперь зависело от искусства нашего высшего командования, насколько оно сумеет вывести армию из-под решительного удара врага, так как военная истина гласит, что если армия сохранена, то как бы ни были велики неудачи, они еще не могут предрешить исход войны. Ярким примером в этом отношении служит Отечественная война, когда наша армия, не потеряв боеспособности, отступила даже за Москву. Но, в конце концов, Наполеон очистил Россию, и Париж был взят нашими войсками. Это хорошо также понимали и германские полководцы, и потому всеми средствами старались разбить нашу армию раньше того, как она получит пополнение свежей живой силой и снарядами. По пути нашего отступления, как я уже и раньше отмечал, не было заранее приготовленных укрепленных позиций, и солдатам после утомительного дневного похода под жаркими лучами солнца приходилось самим рыть окопы. Простояв на такой позиции день-два, мы снова отступали дальше. Иногда на фронте нашей дивизии немцы переходили в ожесточенные атаки, сопровождавшиеся громом орудий, ружейной и пулеметной трескотней. Пылали деревни, оказавшиеся в сфере огня, пылали в тылу наши огромные склады боевых припасов и продовольствия. Особенно жуткое и грандиозное впечатление производила эта картина пожарищ ночью. Тогда пылающие деревни казались огромными факелами, освещавшими наш путь отступления. В ночных сумерках, пронизанных кровавым отблеском пожарищ, белыми яркими звездочками вспыхивали шрапнели.
Но несмотря на упадок духа, страшное утомление походом и постоянное боевое напряжение, наша дивизия стойко защищалась от напора врага и уходила всегда последней.
Особенно тяжелое, деморализующее впечатление производил на нас вид беженцев, которые волной хлынули из Польши одновременно с отступлением наших войск. Первый табор беженцев встретился нам вскоре же после отступления нашего от Полясок. Эта тяжелая картина глубоко врезалась мне в память. Был жаркий день. Наш полк отступал. Впереди, утопая в облаке пыли, двигался не то какой-то обоз, не то стадо. Мы с любопытством вглядывались в странное, невиданное доселе явление. Мы быстро нагоняли печальное шествие и вскоре с ним поравнялись. Сердце мое тоскливо сжалось при виде того, что я увидел. Около десятка семейств со всем своим домашним скарбом и со скотом, гонимые ужасом войны, оставили свои насиженные гнезда и устремились в тыл, куда глаза глядят, поддаваясь всеобщей панике, охватывавшей население при приближении военной грозы. Впереди, поскрипывая, ехало несколько колымаг, то есть телег с крытым парусиной верхом и запряженных парой лошадей, точь-в-точь такие, как у нас в России ездят цыгане со своими таборами. В телегах в тени навеса сидели женщины с грудными детьми и старухи. На их лицах лежала печать неописуемого горя. Подростки, мальчики и девочки, как спугнутое стадо овечек, жались к телегам. Рядом с телегами шли, понурив головы, тяжело ступая, старики. Девушки с грустными, закрасневшимися от ходьбы лицами погоняли сзади телег скот, который поднимал густую пыль и мычал на разные голоса, не понимая, куда и зачем их гонят. Молодые подсвиночки визжали, норовя все время оторваться от общего стада и броситься в сторону, но их снова загоняли к стаду. Вспотевшие лошади фыркали от пыли и еле тащили тяжелые возы. А сверху немилосердно пекло летнее солнце. И жаль как-то было смотреть на этих несчастных людей, захваченных водоворотом войны и бросивших свои родные поля… Куда их занесет жестокая судьба?.. Впрочем, нет, эти далеко не уедут… Ведь мы отступаем последние, за нами по пятам следуют немцы. Значит, этим беженцам не уйти от немцев. Да и к чему, правду сказать, им было трогаться с места? Ведь немцы все равно им никакого вреда не причинили бы. В отношении вооруженной силы немцы, конечно, жестокий и упорный враг, но нужно им отдать справедливость, в завоеванные местности они несли с собой культуру и порядок. Проходя мимо несчастных беженцев, наши солдаты бросали на них молчаливые участливые взоры, не задев их по русской привычке ни одним шутливым замечанием, словно проникшись уважением к чужому горю. При виде нас некоторые женщины начали истерично рыдать, напуганные близостью немцев.
Вскоре мы обогнали печальный обоз, оставив его на произвол судьбы. Чем больше мы углублялись в Польшу, тем чаще встречались нам обозы беженцев. Первоначально вид их вызывал в нас сочувствие, но, в конце концов, мы к этому привыкли и перестали обращать на них внимание.
Было уже начало июля. Отступление наше почти безостановочно продолжалось. В описываемый день наш батальон шел в арьергарде, а моя рота была в задней заставе. Около полудня мы проходили верстах в десяти южнее Люблина. Весь он был как на ладони, представляясь нам в виде большого синеватого пятна, в которое слились все большие и малые постройки с их садами, и только величественные очертания собора с золотыми, сверкавшими на солнце куполами доминировали над всем городом. Мы оставляли Люблин…
И эта новая неудача больно била по нашему национальному самолюбию. Но делать было нечего, очевидно, этого требовала наша общая стратегическая обстановка. В это время в наших высших штабах были получены пока еще неточные сведения о новой перегруппировке сил противника на фронте нашего корпуса. Для выяснения этого важного вопроса необходимо было захватить пленных, по которым можно уже будет судить, какие против нас действуют германские или австрийские части. Нужно сказать, что у меня в голове давно уж засела мысль устроить где-нибудь в удобном месте по пути нашего отступления засаду Теперь же требование штабов во что бы то ни стало раздобыть пленных было мне только на руку Вечером накануне описываемого дня я отправился в штаб полка и заявил командиру полка, что задумал устроить засаду и что, если меня с моими людьми долго не будет, то пусть не беспокоится. Полковник Бойвид очень этому обрадовался и с чувством пожал мне руку, пожелав успеха. Прапорщик Колчанинов и поручик Сорокин тоже наперерыв жали мне руку и сказали, что немедленно по прибытии на позицию известят не только наш полк, но и соседние части о нашей засаде, чтобы не приняли нас за немцев. Узнав от полковник Бойвида, на какой линии остановится наш полк, я уже и составил в голове план действий. Конечно, вся задуманная мною операция была сопряжена с большим риском, но в тот момент я меньше всего задумывался над этим вопросом. Заключалась она приблизительно в следующем. Верстах в трех-четырех от расположения нашего полка впереди, почти перпендикулярно к той дороге, по которой мы отступали, была расположена небольшая деревушка. В этой деревушке я решил засесть со своей ротой и внезапно напасть на германскую разведку.
На этот раз переход был не особенно велик. Миновав Люблин, мы к часам трем пополудни достигли намеченной мною деревушки. В это время наш полк должен был стать в резерв, а на позицию заступить 20-й Галицкий полк. Деревушка точно вымерла. Не было ни одной живой души. Жители, вероятно, бежали со всем своим скотом. Жутью и тишиной кладбища веяло от этого еще недавно жилого места. И как знать, может быть, и на самом деле этой деревушке суждено будет стать нашей могилой… Двери и окна в ней были наглухо заколочены. В хлевах и сараях двери настежь были отворены. Где-то жалобно мяукала оставшаяся без хозяев кошка, и это еще более наводило тоску.
Оставив свою роту у одной из халуп этой деревушки, я разрешил людям немного отдохнуть и напиться воды, так как германская разведка, по моим расчетам, могла показать вблизи не ранее как часа через полтора-два. Пока люди отдыхали, я с прапорщиком Муратовым пошел осмотреть деревушку и посоветоваться, где лучше устроить засаду. Местность нам благоприятствовала в том отношении, что перед нами лежал широкий открытый скат, спускавшийся в нашу сторону. Благодаря этому обстоятельству германская разведка, приближавшаяся к нашей деревушке, выйдет из поля зрения своих передовых частей, и раньше, чем она успеет получить от них помощь, мы должны были ее разбить и захватить, кого удастся, в плен. Мы с прапорщиком Муратовым решили расположиться следующим образом. В центре деревни у дороги, по которой мы отступали, остаюсь я со своей группой. На краю деревни в каком-нибудь сарае слева от меня располагается прапорщик Муратов со своей группой. На правом конце деревни для обеспечения, так сказать, нашего правого фланга мы решили выставить дозор из трех человек. Такова была схема нашего расположения. Перед тем как расходиться нам по местам, я объяснил солдатам цель нашей засады, приказал им не горячиться, не стрелять раньше времени, дабы не обнаружить себя, и вообще слушаться приказаний моих и прапорщика Муратова.
