– Смотрите же, будьте молодцами! – закончил я.
– Постараемся, ваше благородие!
И в загорелых, мужественных лицах я уловил выражение интереса к затеянному делу и решимость хорошо его выполнить. Все были проникнуты серьезностью момента. Разошлись по своим местам, и в деревушке, на мгновение оживившейся нашим присутствием, снова водворилась гробовая тишина. Я со своей группой засел в каком-то пустом сарае. Под самой крышей между двумя балками была порядочная щель, которую мои молодцы сразу же обнаружили. Нашлась и лестница, и в минуту был устроен великолепный наблюдательный пункт. Я вскарабкался по лестнице и посмотрел в щель. Все паровое поле впереди со скатом к нам было как на ладони. Я слез вниз и поставил наблюдателя, которому приказал не отрывать глаз от щели. Началось томительное ожидание. Только теперь я с полной ясностью осознал то положение, в котором мы очутились. Я со своей маленькой горсточкой людей почувствовал себя оторванным от всего мира.
Впереди надвигалась грозная вражья сила, далеко сзади были наши… В случае успеха мы, конечно, могли благополучно отступить к своим, но при неудаче нам грозили или верная гибель, или плен. Становилось жутко…
Между тем небо подернулось тучками, и стал накрапывать дождь. Солдаты тихонько перешептывались между собой. Кто лежал прямо на земле и дремал, кто стоял, опершись на руки у стены и молча курил.
Лица солдат были спокойны. Они смело доверяли мне и, как говорится, готовы были идти за мной в огонь и в воду. Двери были наполовину прикрыты, и в сарае было сумрачно. Мы соблюдали полную тишину и скрытность. Никто не смел даже высунуться из сарая. Прошло, таким образом, больше часа в неопределенном напряженном ожидании. Я уже начинал нервничать. Все чаще и чаще я спрашивал у наблюдателя:
– Ну что?
И постоянно получал один и тот же ответ:
– Ничего не видно, ваше благородие.
Особенно действовало на нервы то обстоятельство, что я ничего не знал, да и не мог знать, что делается у меня справа и слева и в тылу.
Минутами мне казалось, что немцы выследили нашу засаду и что они заходят уже с тыла. Так и подмывало выслать человека посмотреть, что делается по сторонам. Но это могло испортить все дело. Достаточно было бы кому-нибудь из нас показаться, как зоркий глаз противника тотчас бы обнаружил наше присутствие, и последствия этого неосторожного шага могли бы быть для нас роковыми. Каждая минута приближала нас к развязке. Но эти минуты казались часами. И кто мог знать, сколько еще нам пришлось бы ожидать появления немцев. Может быть, час, может быть, два, а может быть, дело разыграется сейчас? От нечего делать я наблюдал за своими солдатами. Меня поражало их спокойствие. «Неужели они не чувствуют, не сознают всей опасности нашего положения? – думалось мне, – а что если…» Но в этот момент наблюдатель начал мне делать нетерпеливые знаки. Сердце мое так и екнуло. Я бросился к лестнице и прильнул к щели биноклем. Несмотря на то что моросил мелкий дождь, ясно было видно в нескольких сотнях шагов впереди на скате неподвижно, точно изваяние, стоявшую фигуру всадника с пикой, на конце которой был флажок. В первую минуту я подумал, что это наш кавалерист, особенно меня сбила с толку пика. Но всадник стоял лицом к нам пристально всматриваясь в деревню, словно опасаясь сделать шаг вперед. «Германский разъезд!..» – мелькнуло у меня. Простояв несколько минут, всадник раза два-три поднял и опустил пику с флажком. Вероятно, это был какой-нибудь условный знак. Теперь я уже не сомневался: передо мной был германский кавалерист.
– Приготовиться! – вполголоса спокойно произнес я.
Солдаты встрепенулись и, не спуская с меня глаз, с винтовками в руках замерли на месте. «Ах, если бы только теперь никто не выстрелил…» – с мучительным беспокойством подумал я. За прапорщика Муратова я был спокоен, я опасался за наш правофланговый пост, как бы он не загорячился и не открыл огонь по германскому кавалеристу. Но и там были люди надежные. И действительно, в деревушке ничто не выдавало нашего присутствия; там стояла полная тишина. Это, очевидно, несколько успокоило всадника, на котором теперь было сосредоточено все наше внимание. Так же хорошо он был виден и прапорщику Муратову. Помахивая пикой, всадник шагом подъехал еще шагов на двести ближе к нам и остановился. Теперь до него оставалось всего каких-нибудь шагов полтораста, его и без бинокля можно было хорошо разглядеть. Это был стройный кавалерист на красивой вороной лошади. Теперь всадник был почти перед самым нашим носом. Но мои молодцы и тут проявили необыкновенную выдержку, не раздалось ни одного выстрела. Меня начало охватывать волнение. Прошло еще несколько минут, и на скате позади всадника показался уже целый германский разъезд человек в шесть, ехавший шагом. Сделав еще шагов сто, неприятельский разъезд остановился в нерешительности. «Неужели заметили нас, проклятые?!» – с ужасом подумал я. Но тотчас все объяснилось. Разъезд поджидал подкрепления пехоты, не решаясь войти в нашу деревушку и опасаясь в ней засады. Уж что-нибудь им да показалось тут подозрительным. И действительно, на краю ската, левее разъезда, быстро двигалась прямо на прапорщика Муратова пехотная цепь человек в двадцать, стараясь охватить нашу деревушку слева… К разъезду присоединилось еще несколько всадников; они тоже рассыпались в цепь и двинулись прямо на меня. Все ближе и ближе… Первый же всадник, которого мы увидели раньше всех, продолжал стоять на месте, ожидая, очевидно, подхода своих. Наступала решительная минута. Сердце мое стучало так сильно, что я мог отсчитывать каждый его удар. Дыхание сперло в груди. Меня разбирало нетерпение, я больше не мог владеть собой, но какая-то могучая сила удерживала меня на месте… Смутно я сознавал, что чем ближе я подпущу немцев, тем вернее будет победа. И они подходили все ближе и ближе. Уже пехотная цепь была настолько близка к прапорщику Муратову, что я ее уже не видел в щель, а кавалерийская уже поравнялась с тем самым всадником, который был от нас шагах в полутораста.
«Пора!..» – мелькнуло у меня. Я быстро соскочил с лестницы и, выхватив револьвер, крикнул:
– За мной, братцы!
В этот самый момент левее нас дружно треснул наш залп и послышалось «ура». Это прапорщик Муратов бросился в атаку. В мгновение ока мы тоже уже были на дворе, быстро рассыпались в цепь и с криком «ура» бросились вперед, открыв беспорядочную стрельбу на ходу. Дозор наш справа тоже открыл частый огонь. Три всадника тут же вместе с лошадьми грохнулись на землю.
Остальные кавалеристы в панике рассеялись, провожаемые нашим огнем. Пехотная цепь противника, ошеломленная нашей неожиданной атакой, тоже смешалась; она дала несколько беспорядочных выстрелов и тоже обратилась в бегство, преследуемая прапорщиком Муратовым с его молодцами-солдатами. Победа была полная. Когда мы, разгоряченные и взволнованные, подбежали к свалившимся кавалеристам, то двое из них оказались убитыми наповал и третий был легко ранен в голову. Раненого мы потащили с собой. Задача наша была блестяще выполнена. Нам теперь ничего не оставалось другого, как поспешить поскорее пробраться к своим, пока еще немцы не опомнились. Я послал приказание прапорщику Муратову как можно скорее отступить, и сам двинулся назад со своей группой. За деревушкой мы соединились с группой прапорщика Муратова. Он вел с собой одного здорового рослого немца, а другого раненого. Не стану здесь описывать нашего восторженного настроения, я думаю, оно понятно каждому, особенно если прибавить, что разбитый нами разъезд принадлежал к знаменитым «Гусарам смерти», а захваченные пехотинцы были из «железной дивизии», у нас же не было никаких потерь…
