Уже смеркалось, когда моя рота со звонкой, удалой песней, стройно отбивая шаг, с тремя пленными позади в сопровождении конвоя проходила мимо штаба полка. Весь штаб полка, начиная от полковника Бойвида и кончая последним конюхом, высыпал на двор. Полковник Бойвид в сопровождении поручика Сорокина и прапорщика Колчанинова стоял у двери халупы и приветливо мне улыбался.
– Кончить петь! Рота, смирно, равнение налево, господа офицеры!!! – скомандовал я.
– Спасибо, молодцы, за лихое дело! – крикнул полковник Бойвид.
– Рады стараться, ваше высокоблагородие!
Прапорщик Муратов повел роту дальше на отдых, а я подошел к полковнику Бойвиду с докладом. В его распоряжение я передал и пленных.
Полковник Бойвид, крепко пожимая мне руку, поблагодарил за удачное дело. Поручик Сорокин и прапорщик Колчанинов сердечно поздравили меня с успехом. Доложив вкратце командиру полка о нашей засаде, я затем счастливый и довольный отправился к своей роте. За то дело я получил благодарность в приказе по дивизии.
Недолго нам пришлось отдыхать в резерве. Очищение польского передового плацдарма нашей армией шло усиленным темпом. Варшава уже была сдана. Наши войска, действовавшие в Польше, то отражая атаки противника, то сами переходя в контратаку, с боем отступали, стараясь выскользнуть из цепких клещей врага, которые все более и более суживались, грозя отрезать наши отступающие от Варшавы армии. Но несмотря на все усилия германского командования прорвать наше расположение на флангах огромного полукольца, это им пока не удалось, и наши армии, чуть было не попавшие в мешок, постепенно выравнивали фронт, и наше общее стратегическое положение, бывшее одно время катастрофическим, теперь улучшилось. Окружение наших армий под Варшавой не удалось.
Во все время нашего отступления чувствовалось громадное превосходство германской артиллерии, особенно тяжелой. По целым дням гудела артиллерийская канонада. Становилось тихо только тогда, когда мы отступали. Наша легкая артиллерия вследствие недостатка снарядов становилась от пехотных позиций далеко и открывала огонь только в самых крайних случаях.
Дошло дело до того, что если батарее требовалось выпустить несколько снарядов, то на это нужно было разрешение начальника дивизии. Для мортирной и тяжелой артиллерии одно время у нас снарядов совершенно не было, и эти батареи принуждены были находиться в бездействии при корпусном резерве. И это в то время, когда германцы засыпали наши окопы и тылы своими тяжелыми «чемоданами».
Перехожу к рассказу. Как я уже выше указывал, недолго пришлось нам простоять в резерве. На третий день, едва только смерклось, как наш полк уже выступил в поход. Шли всю ночь, останавливаясь только на короткие привалы. В отдалении на фронте полыхали пожарища, казавшиеся не такими яркими при свете луны, спокойно смотревшей на нас с высоты небес. На рассвете, пройдя верст тридцать, наш полк занял позицию впереди, приблизительно в версте от большого соснового леса, причем наш батальон расположился в резерве в лесу за опушкой. В лесу во всей своей летней прелести пробуждалось утро. Макушки сосен побагровели от первых лучей восходящего солнца. В свежем воздухе пахло сосной. Отовсюду весело и беззаботно гремел птичий гам. Гром войны еще не загнал здесь пернатое царство.
Капитан Шаверов дал нам час на отдых. Все вповалку повалились на голую, прохладную землю и тотчас уснули как убитые. После того, подкрепившись немного сном, солдаты лениво принялись рыть окопы. Задымили костры. Запахло дымом, который прямыми сизыми струйками поднимался прямо кверху.
Над кострами солдатики на скорую руку кипятили свои почерневшие от дыма котелки. Между работой не мешало попить чайку…
Два солдатика быстро смастерили из ветвей шалашик вблизи окопа моей роты. Вестовой Ермолаев уже успел закипятить котелок, и мы с прапорщиком Муратовым, усевшись прямо на землю у шалаша, принялись пить вприкуску пахнувший дымом чаек, закусывая черным хлебом, который уделил нам, вероятно, из своей порции тот же Ермолаев. В то время как мы пили чай, к нам подошел старший унтер-офицер Городенко и доложил, что пригнали пополнение. В его голосе я тотчас уловил простодушную иронию, он даже улыбнулся себе в усы.
– Пополнение, говоришь? Это хорошо… Ну что, ребята молодцы? Под стать будут нашим?..
Городенко пренебрежительно махнул рукой.
– Одни старики…
– Старики?! Это интересно, надо пойти посмотреть.
– А много?
– Пятьдесят человек.
Около окопа моей роты, окруженное старыми любопытствующими солдатами, стояло пополнение с винтовками в руках и в новом обмундировании.
– Пойдем, Николай Васильевич, посмотрим, каких это стариков нам прислали.
Городенко побежал вперед.
– Ребята, ротный идет!
Мои солдаты отступили дальше.
Новоприбывшие зашевелились и подтянулись. Когда я подошел ближе и взглянул на пополнение, то сердце мое больно сжалось. Действительно, это были почтенные люди в возрасте 42 лет с длинными усами и бородами, в которых пробивалась седина. Вид у них всех был немного сгорбленный и забитый. Смотрели они как затравленные зайцы. «Настоящая серая скотина. Боже мой, неужели Россия так оскудела людьми?» – с грустью подумал я.
– Смирно, равнение направо!
С ними правильнее было бы поздороваться «здорово, отцы», а не «здорово, молодцы», как принято в этих случаях говорить. «Здорово, ребята» тоже не подходило, какие же они ребята?
– Здорово, братцы!
– Здравия желаем, ваше благородие! – невеселыми голосами ответили «отцы».
– Может быть, братцы, вы не туда попали? Вам бы куда-нибудь в обозик, а не на позицию…
Солдаты усмехнулись шутке.
– Начальство пригнало, знать надать привыкать… – отозвался кто-то из пополнения.
Спросил некоторых, из какой они стороны, как велика семья и т. п. Оказалось, народ многосемейный, у иных было шесть-восемь душ детей. Ну и какие с них вояки? Об этом предоставляю судить читателю.
Во всяком случае этот факт говорил сам за себя. По вине нашего правительства армия осталась без снарядов и без пополнения живой силой. Если уж дело дошло до того, что в армию стали вливать совершенно небоеспособный элемент, вроде этих прибывших «отцов», то действительно мы должны были быть на краю гибели. Но мне как-то не верилось, что это уже конец. Россия со своим многомиллионным населением, казалось, являла собой неисчерпаемый источник живой силы, и ошибка наших военных верхов была лишь в том, что они не позаботились своевременно почерпнуть из русского людского океана необходимый контингент молодых солдат с таким расчетом, чтобы по весне 1915 года, когда была поставлена на карту судьба России, пополнение людьми широким потоком безостановочно вливалось бы в ряды нашей армии. В действительности же наши военные верхи оказались в этом отношении близоруки, и в самый критический момент наша доблестная многострадальная армия осталась не только без снарядов, но и без пополнения людьми… Как мог, я ободрил своих новоприбывших солдат и вернулся к своему шалашику а прапорщик Муратов от нечего делать пошел к месту расположения других рот нашего батальона. Около шалашика я остановился и присел на первый попавшийся ближайший пень, наслаждаясь прелестью бодрящего летнего утра. Между стройными соснами желтела песчаная дорога, по которой мы сюда пришли. По дороге мелькнула и быстро двигалась со стороны тыла чья-то фигура; нельзя было разобрать, был ли то офицер или солдат. Фигура внезапно повернула в мою сторону и пошла прямо ко мне. Сосны были в этом месте редки, и я тотчас узнал в фигуре своего товарища по училищу [Степнякова], того самого, который навещал меня, когда я раненый лежал дома и который однажды сменил мою роту под Ленкой-Седлецкой. Он служил в 19-м Костромском полку нашей дивизии. Я быстро вскочил и чуть не бегом пустился к нему навстречу. Я искренно обрадовался товарищу.
