А тут еще пули цыкали мимо самого уха, заставляя меня машинально сгибаться. Меня раздражала настойчивость полковника Бойвида, с которой он неуклонно повторял одно и то же – держитесь да держитесь… Хорошо ему было так говорить, сидя в двух верстах от нас. Но каково было нам тут исполнять это «Держитесь!», об этом предоставляю судить читателю. Но боевая стихия, разыгравшись, часто бывает неудержима. Так было и в этом случае. Солдаты, видя, что немцы упорно наступают, а помощи ниоткуда никакой нет, и артиллерии нашей тоже не слышно, стали поддаваться панике. По всей линии расположения нашего полка, не дожидаясь никаких приказаний, начали по одному и по два отбегать назад наши солдаты из наиболее трусливых. Это был уже очень плохой признак. Отступление отдельных солдат могло заразить и других, и это вызвало бы паническое бегство всех. Я и об этом донес командиру полка, полковник Бойвид колебался. Наконец, я потерял терпение и почти крикнул в телефон:
– Колонны немцев проникли уже в прорыв… Третий батальон отступает!.. Еще несколько минут задержки, и мы отсюда не выберемся!.. Я снимаю с себя всякую ответственность, – решительно закончил я.
– Отступайте! – успел я расслышать в трубку.
– Вестовой! Передай прапорщику Муратову, отступать повзводно!..
Ермолаев побежал согнувшись. Телефонисты начали быстро сматывать провод. Моя рота открыла частый огонь по колоннам немцев и по новым цепям их, наступавшим со стороны хутора. Мой пулемет косил их целыми десятками. Немцы дрогнули… Солдаты наши начали воодушевляться, но каждая минута промедления грозила нам гибелью. Под прикрытием этого огня моя рота, а следуя ее примеру, и другие роты нашего батальона начали по частям отступать, спускаясь в высохшее русло. Здесь мы совершенно скрывались из поля зрения противника. Ружейный и пулеметный огонь начал быстро ослабевать и вскоре совсем затих. Гремели только раскаты орудий. В воздухе то высоко, то низко рвались шрапнели. Мы почти бегом, пока еще в беспорядке двигались по самому дну русла. Пройдя таким образом с версту, наш батальон остановился за пригорком. Командир 1-й роты штабс-капитан Ласточкин принял командование батальоном, и мы двинулись уже теперь по дороге в полном порядке, выставив во все стороны дозоры. По пути к нам присоединились остатки 2-го и 3-го батальонов и штаб полка. Мы все живо интересовались судьбой 12-й роты. Оказалось, что поручик Заволокин с остатками своей роты сумел как-то пробраться к своим, в то время как мы все уже считали, что он попал в плен. Так кончился бой с «железной» германской дивизией.
Уже солнышко близилось к закату, и вечерняя прохлада приятно давала себя чувствовать, когда наш полк достиг шоссе, по которому и начал теперь двигаться. Говорили, что наше высшее командование готовится дать отпор врагу на укрепленных позициях у местечка Быхавы. Не раз уже за время нашего тяжелого отступления начальство обнадеживало нас обещаниями о том, что мы придем на заранее заготовленную, укрепленную позицию, но постоянно мы обманывались в своих ожиданиях, так как на месте обыкновенно никаких окопов не оказывалось, поэтому и теперь к этим слухам о сильно укрепленной позиции мы относились скептически.
Наступила тихая звездная ночь. Солдаты приободрились. Гулко отдавался топот множества ног по шоссе, звякали подковы лошадей штаба полка. Между батальонами тарахтели пулеметные двуконки. На некоторых телефонных столбах уныло висели порванные провода – печальные свидетели нашего отступления. На рассвете мы уже подходили к местечку Быхава. Шоссе, по которому мы двигались, начало круто подниматься в гору На вершине этого холма у шоссе было кладбище, за кладбищем правее, если обратиться лицом к противнику, холм круто обрывался, образуя с другой, соседней возвышенностью глубокий овраг. Левее кладбища, с которого, кстати сказать, открывался прекрасный обстрел, возвышенность продолжала тянуться, мало изменяясь и почти не понижаясь, причем скат, обращенный в сторону противника, был совершенно гладкий. Теперь он весь был покрыт пожелтевшей густой рожью. Таким образом, сама природа позаботилась дать в наши руки этот рубеж, который сам по себе представлял хорошую оборонительную линию. К немалому нашему удивлению оказалось, что тут действительно была заготовлена сильная укрепленная позиция с несколькими рядами проволочных заграждений, с хорошими окопами и крепкими блиндажами. Но самой высшей точкой всего этого рубежа была все-таки возвышенность с кладбищем на вершине, и поэтому наши саперы сделали из нее опорный пункт, опоясанный двенадцатью рядами колючей проволоки. Окопы здесь проходили через кладбище, снижались к шоссе, и, пересекши его извилистой линией, шли немного ниже общего гребня возвышенности. От окопов вело в тыл множество ходов сообщения. Окопы были очень хорошо замаскированы, пока что даже вблизи с трудом можно было отличить их от окружающей местности. После наших наспех сделанных окопчиков эта укрепленная позиция показалась нам настоящей крепостью. Вот когда взялись за ум наши господа генералы! В довершение радости распространились слухи, что немцев сменили австрийцы. По опыту мы уже знали, что с австрийцами иметь дело было куда лучше.
Местечко Быхава было расположено в низине позади описанной возвышенности, по обеим сторонам какой-то довольно широкой реки. Таким образом, Быхава была спрятана от взоров противника, и только была ему видна одна белая башня костела, которая, между прочим, могла служить нам отличным наблюдательным пунктом. Если, говоря о позиции у Быхавы, можно сказать, что все преимущества были на нашей стороне, то в отношении противника было как раз наоборот: скат нашей возвышенности, постепенно понижаясь в сторону противника, переходил затем в почти ровное, открытое поле, и только верстах в трех от нашей позиции начиналась цепь небольших возвышенностей. Так что австрийцам в случае нужды пришлось бы окапываться или у подошвы нашей возвышенности, или дальше, но тоже на ровном месте, в то время как мы занимали бы доминирующее положение и легко могли бы поражать их своим огнем. Впереди от каждой роты были высланы по несколько человек разведчиков. Под их охраной наш полк начал устраиваться на новой позиции.
1-я и 2-я роты нашего батальона заняли опорный пункт с кладбищем, 3-я и моя 4-я роты расположились по скату левее шоссе. Я разбил свою роту на взводные участки и разрешил людям пока что отдыхать. Левее нас был 2-й батальон, 3-й батальон был в резерве, а еще левее позицию занимала 42-я дивизия. Отдав нужные распоряжения, я вместе с прапорщиком Муратовым отправился в свой блиндаж, то есть блиндаж для ротного командира. Блиндаж был довольно поместительный с узкой дверцей, в которой было проделано маленькое оконце. Три наката массивных бревен, пересыпанных толстым слоем земли, могли служить надежной защитой даже от тяжелых снарядов. На земляном полу блиндажа была настлана солома. Только теперь я почувствовал такую сильную физическую и моральную усталость, что почти свалился на солому и мгновенно заснул. Моему примеру последовал и прапорщик Муратов.
Яркое утреннее солнышко уже заглядывало прямо в окошко блиндажа, когда я вскочил на ноги. В первый момент я не мог сообразить, где я нахожусь. Сильно пахло сырой землей. Прапорщика Муратова уже не было. Могильная тишина, стоявшая вокруг, была просто даже как-то неприятна, и я поспешил выйти вон. Яркий солнечный свет ослепил меня после полумрака блиндажа. Я невольно зажмурился. Но тотчас глаза привыкли к свету, и я осмотрелся кругом. Впереди все пространство было залито яркими лучами солнца. Желтели полянки, дальше на горизонте в синеватой дымке тонули отдельные редкие хутора, вырисовывались неясные очертания дальних лесов. Кое-где из окопов курился сизый дымок – это некоторые солдатики уже хлопотали около котелка с чаем. Но большинство спало в окопах. Вдруг впереди послышалась перестрелка. Вероятно, наша разведка столкнулась с неприятельской. Я навел бинокль и стал всматриваться вдаль. Вдали по шоссе и левее как будто что-то двигалось, не то колонны, не то обоз.
