Итак, возвращаюсь к рассказу. Я не отрываясь смотрел в бинокль. Вдруг далеко правее нас из-за складки местности вынырнули какие-то колонны. Сразу нельзя было разобрать, чьи это – наши или австрийские. Но еще несколько минут, и все стало ясно: N-ская сибирская дивизия развернулась у нас на глазах, как на параде, и густыми цепями перешла в наступление. Орудийные залпы сменялись один за другим, но чувствовалось, что там у противника совсем мало артиллерии. Шрапнели рвались высоко, это указывало на то, что враг начинает нервничать. Ружейной стрельбы за дальностью расстояния не было слышно, но зато хорошо видно было, как австрийские пули поднимали пыль между цепями. Но цепи, казавшиеся издали игрушечными солдатиками, скользили все вперед, отблескивая штыками на ослепительно-ярком солнце. Наконец, складка местности снова скрыла от наших глаз цепи сибиряков, и мы окончательно потеряли их из виду. Австрийцы, занимавшие свои окопы в низине, не могли видеть наступление сибирской дивизии, и потому они не проявляли никаких признаков беспокойства, тем более что и артиллерийская канонада на нашем правом фланге, на их левом, вскоре затихла, и, как казалось, ничего подозрительного не было в окружающей обстановке. Кое-где разве раздавался только случайный ружейный выстрел. Странным могло лишь показаться то, что высоко в небе стал кружиться над районом Быхавы неприятельский аэроплан, точно что-то высматривая.
Было уже около пяти часов пополудни. Дневной зной стал спадать. На западе небо стало заволакиваться тучами. Приближалась гроза. Недаром весь день парило.
Где-то далеко-далеко слышались глухие удары не то грома, не то орудий. Мы все время оставались в неведении о том, что случилось с N-ской сибирской стрелковой дивизией и удачно ли было ее наступление. Мы даже склонны были думать, что наступление не увенчалось успехом, так как ниоткуда мы не получали никаких известий. Как вдруг впереди верстах в двух от нас показались какие-то цепи, которые быстро скользили чуть-чуть наискосок во фланг и тыл австрийцев, занимавших окопы вдоль нашего кряжа. Цепи точно из земли выросли.
– Ваше благородие! Австрийцы!!! – стали мне кричать солдаты.
– Да нет, врешь! Наши! Наши, братцы! – кричали другие.
Возбуждение всех росло с каждой минутой. Я сам был в полном недоумении, за кого принять эти цепи, за наших или за австрийцев. Если это австрийцы, то почему же они идут так наискосок и почему именно теперь? Что это, наступление? Резервы?.. Что-то не похоже… А если это наши, то почему же австрийцы сидят себе смирно в окопах? Или они еще не видят их? Все впились глазами в наступающие цепи и с напряженным вниманием ждали, что будет.
Между тем гроза приближалась. Уже видно было, как далекая молния прорезала темную тучу. Стало мрачнее. Вдруг хуторок, что был у шоссе впереди в полуверсте от нас, закурился дымом больше и больше. Сверкнуло пламя. В этот момент смотрю, бежит ко мне Ермолаев, сломя голову, прямо поверху, и, махая от радости шапкой, кричит:
– Наши! Это наши наступают!!!
Австрийцы сделали два-три выстрела по нему. Дзык-нули пули, и одна из них ударилась оземь и взбила пыль у самых почти ног Ермолаева.
– Ах ты, туды твою растуды… – отпустил крепкое словечко Ермолаев и спрыгнул в окоп около меня. – Ваше благородие! По телефону передали, что сибирцы прорвали фронт и зашли в тыл…
Но я и сам видел, что у австрийцев начинается что-то неладное. То там, то сям начинали дымиться пожары; в тылу замелькали какие-то повозки, верховые с передовых австрийских окопов начали убегать в тыл, прятались во ржи отдельные фигуры. Наше настроение стало подниматься. Солдаты рвались вперед.
Между тем наши цепи подошли уже настолько близко, что теперь они видны были и австрийцам, сидевшим в окопах. Солнце зашло за тучки, и картина разыгрывавшегося боя стала еще мрачнее. Молния сверкала на темном небосклоне запада. Гром сердито рокотал. Появление в тылу у австрийцев наших войск вызвало среди них неописуемую панику. Точно по какому-то сигналу, они сразу по всей линии поднялись и, сбиваясь в кучи, бросились назад, но видя перед собой там наши стройно наступающие цепи, метались в разные стороны.
– Ура-а-а!!! – загремело по линии наших окопов.
Без всякой команды солдаты сами открыли убийственный огонь по отступающим австрийцам. Дружно по всей линии застрочили наши пулеметы и буквально косили австрийцев, которым некуда было деться.
– Вперед!!! Вперед!!! – загудело по нашей линии, и, подчиняясь какой-то неудержимой стихии, завладевшей нами, весь наш полк вдруг ринулся из окопов вперед, преследовать совершенно ошеломленного врага.
– Ура-а-а! Ура-а-а!.. – гремело кругом.
Мы перебрались через свои проволочные заграждения и бежали по ржи, перескакивая через множество разложившихся трупов австрийцев. Пробежали австрийские окопы, где только мелькнули в глазах раненые и убитые австрийцы, брошенные ружья и ранцы. Австрийцы, десятками и сотнями прятавшиеся во ржи, выскакивали к нам навстречу с поднятыми вверх руками. Мы брали их в плен…
Откуда ни возьмись вдруг выскочила какая-то лихая сотня наших казаков и, рассыпавшись в цепь, обогнала нас и понеслась вслед за австрийцами с пиками наперевес. Слышались крики, гиканье казаков и беспорядочные отдельные выстрелы разбитых австрийцев. А правее в это время появились черные массы нашей конницы. Отстреливалась какая-то австрийская батарея, и огни шрапнелей зловеще сверкали на фоне надвигавшейся темной тучи… Стал накрапывать дождь. Момент для удара больших конных масс был очень подходящий, но почему-то густые массы нашей кавалерии, видневшиеся под горизонтом, топтались на месте, вызывая тем наше бурное негодование. Трудно сказать, была ли это нерешительность или это диктовалось стратегическими условиями.
Почти три версты продолжалась наше безостановочное преследование австрийцев совместно с частями N-ской сибирской дивизии. Преследование это носило какой-то хаотический характер. Ни от кого никаких распоряжений мы не получали, и потому, в конце концов, сами остановились, не зная, что нам дальше делать. Ветер стал крепчать. Через весь небосклон блеснула молния. Резко зарокотал гром, и разразилась гроза. Дождь лил как из ведра, но после дневного зноя и горячки боя просто даже приятно было попасть под этот душ. Я стоял на шоссе, а люди моей роты, сбившись в кучки, стояли поодаль. В это время по шоссе мимо нас в сторону тыла проехали рысью два казака. Они ехали почти рядом, у одного впереди себя поперек седла было перекинуто изогнутое мертвое тело. Мне были видны только закостенелые ноги, так как остальная часть туловища была по ту сторону лошади. Эта последняя, чуя на себе мертвое тело, шла неспокойно. Другой казак был без папахи. Голова его была забинтована пропитанным кровью бинтом. Лицо было покрыто смертельной бледностью. Он чуть держался в седле. Это были казаки той сотни, которая, обогнав нас, бросилась преследовать австрийцев.
– Кого везешь? – спросил я казака.
Тот немного осадил лошадь.
– Сотенного командира… Мы бросились в атаку и в аккурат наскочили на пулемет… Чуть не всю сотню пересек… Сотенного убило.
