– А далеко австрийцы?
– Не-е… Недалече, версты ня будя…
При последних словах казак тронул лошадь и поехал дальше. Стало смеркаться. Туча прошла, и дождь перестал. На небе зажглись уже первые звездочки, когда мы получили, наконец, приказ вернуться в свои окопы, оставив только впереди разведывательные партии. Поражение австрийцев было настолько тяжелое, что в последующие два дня они не смели даже приблизиться к нашей укрепленной линии, а продолжали оставаться на той линии верстах в трех-четырех от нас, куда они были отброшены нашей блестящей контратакой. Такая же приблизительно участь постигла и другие части австрийской армии эрцгерцога Иосифа. Вместо того чтобы прорвать наш фронт и способствовать окружению наших армий, оперировавших в Польше, армия эрцгерцога Иосифа сама оказалась разбитой, и на ее место спешно перебрасывались германские части.
Но разгром армии эрцгерцога Иосифа не мог все же оказать решительного влияния на дальнейший ход военных событий. Ударная группа Макензена прорвала наши холмские позиции, и вследствие этого и нам с тяжелым сердцем пришлось очистить укрепленную линию у Быха-вы, где упорный, сильный враг получил от нас неожиданный жестокий удар.
Как бы там ни было, хотя, в конце концов, мы и принуждены были отступить, но нужно сказать, что бои у Быхавы и у Холма имели огромное стратегическое значение. Удерживая в течение двух недель на этой линии отчаянный натиск австро-германцев, мы тем самым спасли от окружения наши приваршавские армии, очутившиеся в мешке. Такую же точно неудачу терпели германцы на Нареве к северо-востоку от Варшавы. Благодаря этому дерзкий план немцев окружить наши армии в Польше не увенчался успехом. Мешок успел выровняться, и наши армии начали отходить в полном порядке на линию крепостей Ковно – Гродно – Брест-Литовск. На этом я и закончу настоящую главу.
Целые сутки почти без перерыва мы отступали, останавливаясь иногда лишь на часок-другой, чтобы отдохнуть и подкрепиться пищей. Противник следовал за нами по пятам.
По слухам, австрийские части, действовавшие против нас, были снова заменены германцами. Хотя нам и тяжело было примириться с вынужденным отступлением, но удача под Быхавой ободрила нас; в войсках дух был прекрасный, и вера в силу русского оружия, вера в конечную победу еще не угасла в наших сердцах. Да и для германцев упорные бои на Нареве у Быхавы и у Холма были хорошим уроком.
Они, эти бои, свидетельствовали о том, как далека была еще наша армия от капитуляции.
Германское командование, не успев добиться окружения наших армий ни в Галиции, ни в Польше, решило теперь стремительным преследованием и с крайним напряжением всех своих сил добить остатки наших армий, отступающих в глубь России. Это был грозный девятый вал, перемахнувший через Польшу и Прибалтийский край и готовый уже хлынуть в наши центральные губернии…
Но вернемся к рассказу. Удача под Быхавой, как я уже сказал, вызвала в нас новый прилив боевой энергии. Это, конечно, отразилось и на мне. В течение всего дня отступления меня назойливо преследовала мысль устроить новую засаду. Успех первой засады, описание которой читатель, вероятно, еще помнит, не выходил у меня из головы, и меня так подмывало попытать еще раз счастья. На привалах я подолгу всматривался в карту, выбирая по ней место засады, советовался с прапорщиком Муратовым, и, в конце концов, мы выработали план и решили сделать новую засаду. Но ввиду того что много хороших, боевых солдат моей роты было или убито, или переранено в последних боях, я решил на этот раз устроить засаду с 30 охотниками-разведчиками, собранными от нашего батальона. Наш адъютант поручик Сорокин обещал предупредить все части нашей дивизии по заступлении на позицию о нашей засаде, дабы нас не приняли за противника и не открыли бы по нам огонь. Вечером первого дня отступления на большом привале по приказанию капитана Шаверова из рот нашего батальона были вызваны охотники. Желающих оказалось больше, чем нужно. Я отобрал самых лучших 35 человек и приказал им пока все время находиться при моей роте и слушать моих приказаний. После двухчасового привала наш полк продолжал дальнейшее движение. Тихая теплая летняя ночь умиротворяюще действовала на наши души, закаленные в суровой обстановке войны. Позади нас кое-где виднелись пожарища – единственные свидетели войны, так как канонады нигде не было слышно. Рожь уже начали жать, и свежесжатые копны ржи были разбросаны по полям. А сверху смотрела и обливала землю бледным светом полная задумчиво-спокойная луна. Шли всю ночь. Утром, когда взошло солнышко и ослепительноярко заиграло на небосклоне, наш полк втянулся в лес, простиравшийся в длину версты три и с две версты в ширину. Этот лес я и избрал местом нашей засады, едва не кончившейся для нас всех гибелью. Одна дорога, по которой мы отступали, проходила насквозь через весь лес, причем к концу шла по правой опушке, если стать лицом к противнику. Перпендикулярно к этой дороге через середину леса проходила другая дорога. Когда наш полк пошел дальше, и я остался на перекрестке дорог с прапорщиком Муратовым и со своими 35 охотниками, меня охватила знакомая мне жуть. На мгновение во мне шевельнулось что-то вроде раскаяния. Мне показалось, что место засады мною выбрано крайне неудачно. Это была настоящая западня, которую я сам себе приготовил. Ведь мы находились в густом лесу, где так трудно было ориентироваться! С любой стороны нас могли бы обойти, и мы ничего не заметили бы, тем более что до нашей позиции было версты четыре. Но теперь уже было поздно. Вернуться к своим – смешно было даже об этом подумать; это значило расписаться в своей трусости, и я стряхнул с себя минутную слабость.
Вид бравых, закаленных в боях солдат, моих охотников, которые стояли и сидели в сторонке и спокойно курили, меня ободрил. «Нет, с такими молодцами не пропадешь!» – подумал я. Пора, однако, было занимать боевое положение, так как противник мог быть уже недалеко. Прапорщику Муратову я дал 15 человек и велел ему занять левую опушку леса у дороги, 15 человек я оставил при себе и расположился в центре у перекрестка дорог; пять человек под командой фельдфебеля Городенко я выставил на правой опушке, которая была близко от меня, для наблюдения за нашим правым флангом. Всем было строго приказано соблюдать полную тишину, скрытность и ни в коем случае не стрелять без моей и прапорщика Муратова команды.
С этим мы и разошлись по своим местам. Я отвел своих людей в лесную чащу шагов на 40 от дороги, соединявшей правую и левую опушки, а у самой дороги у густого орехового куста выставил часового и подчаска. В этом месте дорога делала небольшой изгиб, и потому отсюда вправо и влево на большое расстояние была видна вся дорога. Неприятельским разведчикам непременно нужно было пройти эту дорогу, так как она была перпендикулярна направлению их движения. Поэтому мы их должны были увидеть раньше, чем они нас. Это обстоятельство было, конечно, нам на руку.
В лесу было так тихо и хорошо, что как-то совсем не верилось, что идет страшная, кровопролитная война и что грозные полчища врага наступают по всему фронту, а наша маленькая горсточка людей, оторванная от своих, затерялась тут где-то в лесу и изготовилась к бою… Просто даже не чувствовалось той смертельной опасности, которая повисла над нами. Лес был смешанный. Наряду со стройными, высокими соснами стояли белые березки, осины.
