Мы все приникли к земле, приготовившись стрелять. Когда оставалось до противника не более чем сто шагов, мы дали дружный залп, потом другой… Немцы в панике бросились врассыпную, но двоих мы все-таки уложили наповал, они свалились на землю, а их лошади ускакали, а у этого молодца, – прапорщик Муратов указал рукой на пленного кавалериста, – была убита лошадь, и потому мы его живым взяли.
Пленный германец, заметив жест прапорщика Муратова и догадавшись, что речь идет о нем, улыбнулся, показав свои белые ровные зубы. Это был типичный пруссак с голубыми глазами и с лихо закрученными кверху «а la Vilchelme»
[45] русыми усами. Гладко выбритое загоревшее лицо было мужественно и красиво. На ногах у него были высокие рыжие сапоги с зубчатыми шпорами. По всему видно было, что он был очень доволен тому, что попал к нам в плен. На все вопросы и жесты наших солдат, теснившихся около него, он только улыбался и молча кивал головой. Ни по-русски, ни по-польски он не знал ни слова. Я, однако, спохватился, вспомнив, что каждая минута промедления грозит нам быть отрезанными от своих, и приказал под конвоем трех солдат вести пленного вперед по дороге, которая шла вдоль опушки нашего леса, прямо в тыл.
Деревья здесь были редкие, и дорогу было видно далеко вперед. Настроение у меня было веселое и самое беззаботное, какое только может быть у человека, счастливо выпутавшегося из опасного положения. Я думал теперь только о том, как бы скорее добраться до своих, и не подозревал, какой сюрприз готовит мне судьба.
Три солдата с пленным германцем успели уже отойти от нас на несколько сотен шагов. Вслед за ними по той же дороге двинулся и я со своими молодцами. Дорога была широкая и прямая, и благодаря этому обстоятельству наша маленькая передовая группа вместе с пленным, двигавшаяся перед нами и игравшая роль как бы дозора, была хорошо нам видна. Я настолько был уверен в нашей безопасности, что даже забыл выставить меры охранения. Люди тоже шли беспечно, покуривая и весело болтая. Но не успели мы сделать и четверти версты, как вдруг впереди нас раздались какие-то частые ружейные выстрелы. Пленный и один из сопровождавших его солдат упали, вероятно, убитые или раненые, а двое других бросились сломя голову бежать в сторону от дороги и тотчас скрылись из виду.
Выстрелы продолжались. Все это случилось так неожиданно для нас, что мы тоже невольно поддались панике, опрометью бросились прочь с дороги и выскочили из леса на открытое поле. Некоторые нерастерявшиеся солдаты становились на одно колено и брали на изготовку, не зная, впрочем, куда стрелять, потом делали перебежки цепью и снова становились на одно колено, озираясь кругом, но были и такие, охваченные паникой, которые продолжали бежать без оглядки. Я сам чувствовал, что начинаю терять самообладание, так как не мог сразу отдать себе отчета в том, что произошло. А тут еще, как на беду, с противоположной стороны, где был наш правофланговый дозор, раздалось несколько выстрелов. Пули свистнули в воздухе. Смотрю, и наш правофланговый дозор тоже бежит сломя голову. Создалось впечатление, что противник нас окружает. Немалого труда стоило мне успокоить людей и привести их в порядок.
Я сообразил, что дорогу в лесу нам преградил и устроил в отместку нам тоже засаду тот самый разъезд, по которому дал два залпа прапорщик Муратов. Будучи скрыты от нас лесом, немцы быстро заехали нам вперед и засели у дороги. Это они и обстреляли нашу передовую группу и все-таки отбили живого или мертвого своего пленного собрата. Таким образом, с трех сторон от нас уже был противник, а до наших окопов оставалось еще версты три. Положение наше становилось отчаянным, особенно если принять во внимание, что дело нам приходилось иметь с передовыми частями германской кавалерии, которая благодаря своей подвижности легко могла взять в кольцо нашу отбившуюся от своих кучку; для этого оставалось немного. Судя по выстрелам, раздававшимся то там, то сям, противник был еще в небольшом числе. Это были, вероятно, его передовые дозоры, и нам нужно было вырваться из этого все более смыкавшегося кольца до подхода больших сил.
Пули то взвизгивали над головой, то камнем ударялись в землю, поднимая пыль. Все поле кругом стояло пустырем, и нас было видно как на ладони. Один из моих солдат был ранен в руку. Мы быстро, почти бегом отступали, все более уклоняясь влево. Огонь противника становился все чаще, и пули назойливее пронизывали воздух. «Что-то будет? Что-то будет? Господи, хоть бы не отрезали совсем…» – мелькало у меня в голове. Но вдруг впереди нас, как раз наперерез нам, вздымая клубы пыли, мчался сомкнутыми рядами конный отряд человек в сорок.
«Кавалерия!!! Кавалерия!!!» – раздался чей-то безумный возглас. Мы все застыли в оцепенении, не зная, кто это – немцы или наши. Вся моя цепь как один человек стала на одно колено и, уперев приклады в землю, ощетинила штыки.
– Не стрелять!!! – что было мочи крикнул я, предполагая, что это наши.
В мгновение ока к нам как вихрь подлетел кавалерийский отряд. Какая радость! Мы спасены! Это был конный разведывательный отряд сибирской дивизии. Разгоряченные, взмыленные лошади, едва удерживаемые уздой, храпели и не стояли на месте.
– А мы было приняли вас за немцев, – обратился ко мне лихой прапорщик – начальник отряда.
– Немцы устроили нам засаду вон там на опушке леса…
– Кавалерия?
– Да.
– За мной!.. – взмахнув хлыстом, крикнул прапорщик, и отряд, как вихрь, сверкая обнаженными шашками и поднимая клубы пыли, помчался в ту сторону, где немцы устроили нам засаду.
Тотчас оттуда была прекращена стрельба, так как спешившийся германский разъезд, вероятно, поспешил сесть на коней и скрылся.
Таким образом, путь нам был очищен, мы свернули на ту же самую дорогу, на которой немцы сделали нам засаду, и вскоре вышли на участок N-ской сибирской дивизии. Между тем командир нашего полка полковник Бойвид, обеспокоенный долгим отсутствием меня с моей командой разведчиков, в течение целого дня звонил по телефону по всему фронту нашей и N-ской сибирской дивизии, спрашивая о нас, но никто ничего не мог сказать ему о нашей судьбе. Поэтому к концу дня он уже перестал звонить, считая нас или попавшими в плен, или погибшими. Можно ли себе представить удивление полковника Бойвида, когда я под вечер, усталый и запыленный, явился к нему в штаб полка и доложил ему обо всем происшедшем с нами в этот день. Он только вытаращил глаза и со слезами благодарности обнял меня и поцеловал. Из трофеев у нас остались только седло и пика плененного нами, но потом отбитого германского кавалериста. Потери у нас тоже были незначительны. Два раненых и один пропавший без вести.
Всего только два дня наш полк имел возможность отдохнуть в дивизионном резерве. После кровопролитных боев у Быхавы противник, потерпевший в этом районе сильное поражение, произвел быструю перегруппировку частей. Потрепанные австрийские части были заменены германскими. Описанная в предыдущей главе стычка с неприятельской кавалерией свидетельствовала о том, что против нас уже были немцы.
