Наш полк шел в арьергарде. Шли почти безостановочно круглые сутки, и лишь утром второго дня мы заняли арьергардную позицию у деревушки N. На нас возлагалась тяжелая задача прикрыть отступление нашей дивизии и даже чуть ли ни целого корпуса. Нам отдан был приказ ценой каких угодно жертв задержать наступление противника до вечера. Иными словами, мы обрекались на гибель, чтобы тем самым дать возможность выйти из-под ударов противника сильно потрепанным частям нашего корпуса. Нужно заметить, что положение ухудшалось еще и тем обстоятельством, что в секторе отступления нашей дивизии встретилось непроходимое болото, через которое вело единственное шоссе. И вот для того чтобы прикрыть это шоссе у самого входа в болото, наш полк и занял позицию впереди деревни N. Позади деревушки протекала довольно широкая речка. Все три батальона стали на позицию, расположившись полукольцом, в центре которого была деревушка N. Наш батальон занимал правый фланг, левее был второй батальон, и еще левее был третий батальон. Артиллерии у нас не было. Моя рота при одном пулемете находилась на самом крайнем правом фланге в батальонном резерве. Позиция нашего батальона была довольно выгодная. Вперед открывался довольно хороший обстрел, между тем подступов для противника было очень мало.
Кое-где на неровной местности виднелась растительность. Рожь уже была убрана. Яровые хлеба темно-зелеными пятнами выделялись среди опустелых подернутых желтизной ржаных полей. В районе расположения моей роты местность, покрытая густым кустарником, круто спускалась к речке, за речкой тоже рос кустарник и начиналось болото, в этом месте, впрочем, проходимое.
На случай нашего отступления это обстоятельство было нам на руку, так как давало возможность скрытно от глаз противника выйти в тыл. Настроение у всех нас было подавленное. Все мы, а особенно офицеры, хорошо понимали, что нас бросили на съедение, но делать было нечего. Немцы, конечно, отлично знали, что в тылу у нас непроходимое болото, и потому, естественно, с их стороны следовало ожидать упорного натиска.
Заняв позицию, наш полк быстро окопался и, выслав вперед меры охранения, ожидал появления противника. Люди моей роты, расположившись между редким кустарником, спали как убитые. Осмотревшись кругом, я заметил впереди и несколько вправо, так в полуверсте от себя, ближе к речке, небольшую возвышенность. Я немедленно распорядился выслать туда дозор, которому поручил неустанно наблюдать за впереди лежащей местностью, чтобы в случае обхода противником с этой стороны немедленно дать мне знать. После того я устало опустился на землю под тень молодой березки и задремал. Сквозь дремоту я ясно различал шум неприятельского аэроплана, пролетавшего над расположением нашего полка. Но веки мои были точно придавлены пудовыми гирями, а обессиленные руки и ноги как будто были прикованы к земле. Я погрузился в глубокий сон. Прошло часа два. Солнце беспощадно жгло мне теперь лицо, какие-то букашки и козявки свободно разгуливали по моему лицу, но я ничего не чувствовал и не замечал. Вероятно, я долго еще спал бы, но вдруг где-то вдали против второго батальона грозно загрохотал орудийный залп; над деревушкой N пыхнули четыре шрапнели. Я проснулся и вскочил как ошпаренный. Закрывая глаза от солнца рукой, я силился сообразить, где я и что со мной. Но вот снова громовые раскаты потрясли воздух, и я вернулся к действительности.
Кое-где слышались отдаленные редкие ружейные выстрелы. Это были пока незначительные передовые части противника, производившие усиленную рекогносцировку
[46] наших позиций.
Сделав несколько залпов, неприятельская батарея замолчала. Но вскоре после того открыла огонь другая батарея по расположению нашего батальона. Но била тоже недолго. Вероятно, это была лишь пристрелка. Третий батальон тоже подвергся непродолжительному артиллерийскому обстрелу, и затем все стихло. Но эта тишина не предвещала ничего хорошего. Было ясно, что немцы накапливали силы для нанесения нам сокрушительного удара. Они даже успели подтянуть тяжелую артиллерию, которая немедленно же открыла огонь. Мортирная батарея обстреляла второй батальон, а шестидюймовая выпустила несколько тяжелых снарядов по деревне N, где, кстати сказать, находился штаб нашего полка. Деревушка N лежала под косогором, так что она была скрыта от глаз противника. Но, несмотря на это, немцы сразу взяли правильный прицел. Первые два снаряда сделали перелет, но уже следующие попали в самую деревушку. Тяжко ухали разрывы. Летели кверху балки, камни, комья земли, клочья соломы, и все это мешалось с клубами черного дыма разрывов. Но вот замолкла и тяжелая артиллерия, и снова все погрузилось в жуткую тишину. И только отчетливо слышалось гудение германского аэроплана, парившего высоко в знойном небе над нашими позициями.
Ко мне подошел прапорщик Муратов. Ворот его гимнастерки был расстегнут, волосы на голове были мокры, а загорелое красивое лицо дышало свежестью и бодростью.
– Ах, славно выкупался! И если бы не эта война, черт ее побери, хорошо было бы на свете жить…
Прапорщик Муратов прилег в тень березки и закурил папиросу.
– А ведь, кажется, нам отсюда живьем не выйти, – задумчиво продолжал он. Я молча пожал плечами.
– Глубокая речка?
– Да, в середине будет с головой, но я нашел место, где вода не выше плеч.
– Ага, это нам на руку. Кто его знает, может, придется нам удирать отсюда прямо через речку вброд…
– Да уж положеньице, нечего сказать! – заметил прапорщик Муратов.
Мы оба замолчали и погрузились в свои размышления. А аэроплан все гудел и гудел над нами, описывая широкие круги. Наконец, он круто повернул на запад и быстро начал от нас удаляться. Вскоре он скрылся из вида, но шум мотора еще долго нам был слышен. С минуты на минуту мы ожидали начала рокового для нас боя. Ровно в два часа пополудни немцы открыли из всех своих батарей ураганный огонь. Земля задрожала и застонала от оглушительного рева орудий. Над нашей передовой линией взвились облака пыли и дыма от разрывов. Тяжелые бризантные снаряды разбивали деревушку N со страшным все покрывающим треском, в котором чувствовалось, как рвется на куски твердая сталь. Вскоре деревушка загорелась. Густой черный дым столбом поднялся кверху. В разных местах расположения нашего полка, как белые голуби, стайками вспыхивали шрапнельные облачка и медленно таяли. Но на смену им являлись новые. Несколько шрапнелей залетело и в нашу сторону и разорвалось над речкой. Шрапнельные пули вспенили доселе мирные воды речки. Следующие шрапнели разорвались правее моей роты. Очевидно, противник нащупывал наши резервы.
Ураганный огонь германской артиллерии, то ослабевая, то разражаясь с новой силой, продолжался целый час. Я все время находился у телефона, соединявшего меня с командиром батальона, в ожидании каких-либо распоряжений. Люди моей роты лежали редкой цепью между кустами, присмирев и покорно ожидая своей участи. Да, скверно было на душе… Ведь мы были обречены на верную гибель, и ни от кого никакой помощи мы не могли ожидать. И вот казнь уже началась… В волнении я прислушивался к грому канонады, стараясь понять замыслы врага.
