Снова закипел жестокий бой. Но это уже был последний, отчаянный натиск врага, озлобленного неудачей первых двух атак. Немцы применили свой излюбленный метод борьбы: сосредоточить по одной точке огонь всей имеющейся в наличности артиллерии, сравнять там все с землей и затем в эту брешь бросить пехоту. Но это было еще не все. Боевой навык подсказывал мне, что хитрый и настойчивый враг разработал более верный и тонкий план. Не задумал ли он одновременно с натиском вдоль шоссе обойти нас с какого-нибудь фланга? Эта мысль, засевшая гвоздем в моем мозгу, не давала мне покоя. Все чаще и чаще вглядывался я в ту сторону, где на пригорке скрывался высланный мною дозор. Я даже приказал одному смышленому солдату влезть на березу и наблюдать за всем происходящим вокруг. Вскоре оказалось, что опасения мои были не напрасны. Ураганный огонь против 2-го батальона был еще в полном разгаре, когда вдруг с березы раздался взволнованный возглас наблюдателя:
– Ваше благородие! Наш дозор бегить сюда!..
Всмотревшись пристальнее в сторону нашего обнаженного правого фланга, наблюдатель воскликнул уже не своим от волнения голосом, который едва мы расслышали за громом орудий:
– Должно евонная цепа! Аккурат сюды направление держит!..
Мысли роем закружились в моей голове. Знакомая мне уже нервная дрожь как внешнее проявление напряженной внутренней борьбы в минуту смертельной опасности, как легкая зыбь перед бурей, пробежала по моему телу «Обходят!» – только и смог я сообразить. Каждая минута была дорога. Промедление было чревато губительными последствиями, так как противник, обойдя наш правый фланг, выходил в тыл всего расположения нашего полка. Необходимо было тотчас же, не дожидаясь ничьих распоряжений, принять быстрое решение соответственно создавшейся боевой обстановке. В этот самый момент зашуршало в кустах, и нашим глазам предстал солдатик из дозора с мокрым от пота, красным взволнованным лицом. Не переводя дыхания, он с сознанием полной серьезности принесенного им известия быстро проговорил, забыв даже прибавить обычное «ваше благородие»…
– Цепа идет!.. Уже недалече…
Этого было достаточно, чтобы решение мое само собой созрело:
– Цепь, за мной бегом! – крикнул я как можно громче. Мелькая между кустами, согнувшись, цепь устремилась бегом, строго соблюдая интервалы. Ах, какие молодцы были тогда наши русские солдаты! Это были настоящие рыцари под серой помятой шапчонкой с большой кокардой и в этой грязной от походов защитной одежде. Да, это были настоящие рыцари, верные своему долгу и совести, с простыми сердцами, не искушенными еще никакими идеями, вызывающими брожение духа и раздражающими неизменные животные инстинкты, таящиеся, увы, в каждом человеке. Прости мне, дорогой читатель, что в самом интересном месте своего рассказа, когда твое внимание было, быть может всецело поглощено картиной разыгравшегося боя, я уклонился в сторону и приковал твое внимание к другому предмету.
Я хотел только лишний раз обвеять перед тобой фимиамом теплой любви образ дореволюционного русского солдата, безропотно отдававшего свою жизнь за непонятное ему дело… И вы, наши русские потомки, если дойдут до вас эти строчки скромного и неизвестного вам летописца мировой войны, оцените и полюбите этих простых людей, которые, не мудрствуя лукаво, шли на верную смерть по одному лишь слову приказания… Это была не только дисциплина внешняя, но дисциплина духа.
Вдумайся хорошенько, дорогой читатель, какая непонятная сила толкала людей моей роты не отставать от меня и бежать навстречу страшному врагу, не зная даже его числа?! Что препятствовало им, если и не всем, то хоть известной части, под влиянием ужасов боя или остаться на месте, или разбежаться в тыл? Об этом предоставляю судить другим. Но ничего этого не случилось в описываемый момент боя. Достаточно было мне крикнуть: «Цепь, за мной бегом!» – все мои молодцы как один человек вскочили и бросились вперед, готовые вместе со мной умереть… Пусть же ваши безвестные имена, мои дорогие боевые товарищи, сохранятся в памяти будущих поколений России, как и многие подобные вам сотни тысяч солдат и рядовых офицеров русской армии, честно исполнивших свой долг перед Родиной в беспримерную мировую войну!
Итак, если помнит читатель, я прервал свой рассказ на том месте, где я бросился вперед со своею цепью, чтобы, сколько возможно, задержать обходную колонну противника. Между тем бой уже кипел по всему фронту! Гром орудий мешался с ружейной и пулеметной трескотней и, казалось, сама природа, озаренная сиянием тихого летнего заката, как бы в испуге замерла перед этими мощными звуками, порожденными человеческим безумием. Боевой вихрь, бушевавший в стороне от моей роты, в своем бешеном порыве захватил, наконец, и нас и бросил, как щепки, в пучину боя… В эту минуту человек чувствует себя таким маленьким, ничтожным и беспомощным. Его воля и разум напряженно работают, стараясь постичь происходящее, его нервы натягиваются, как струны, готовые вот-вот лопнуть.
Никогда так остро не чувствуется потребность жизни, как в боевом огне, в минуту смертельной опасности. Животный страх за жизнь обуревает душу Какую мучительную борьбу с самим собой переживает человек. Даже самый вид его лица указывает на то, как трудно дается ему эта каждая минута боя. Лицо его бледнеет, капли холодного пота выступают у него на лбу, на висках надуваются жилы, и глаза пугливо блуждают по сторонам. И только некоторые натуры с исключительно развитой силой воли могут сохранять душевное спокойствие в самый разгар кровопролитного боя.
В своей книге я часто касаюсь этой мысли, чтобы лишний раз напомнить тебе, дорогой читатель, о тех не только физических, но и душевных муках, которые порождает война, и чтобы ты проникся уважением к памяти этих людей – страстотерпцев, которые своею кровью и невыразимыми страданиями вершили страшный приговор судьбы…
Возвращаюсь к рассказу. Пробежав без передышки около полуверсты, я остановил цепь на небольшом пригорке, который у меня уже был заблаговременно намечен. Мы поспели вовремя. Неровные темные цепи противника, мелькая между кустарником, были уже недалеко. Моя рота при пулемете, расположившаяся цепью с колена в густой траве среди кустов, была совершенно скрыта от взоров врага. Немцы двигались быстро, будучи уверены по донесениям разведки в том, что наших частей здесь нет. Я стоял, спрятавшись за куст, ближе к правому флангу своей роты и с тайным злорадством наблюдал за надвигавшимися цепями врага. Я приказал не стрелять без команды.
Страшное возбуждение, охватившее меня перед тем, вдруг сменилось странным спокойствием, почти безразличием ко всему. Я знал только одно, что мне нужно ценой хотя бы нашей гибели задержать здесь противника. Мне дела не было до того, что творилось на других участках фронта. Увы, я и не подозревал, что жертва моя была запоздалая… Все ближе и ближе подходили цепи… Точно это были игрушечные солдатики, маленькие издали, но только живые…
– Восемь! – скомандовал я прицел.
– Восемь! – подхватили по цепи.
Щелкнули затворы и цепь замерла. «Пора!» – подумал я.
– Часто начинай!..
Треск ружейных выстрелов внезапно ударил в уши и поразил воображение. Часто и решительно застучал пулемет. С напряженным вниманием я следил за действием нашего огня. Ведь это было подлинное кровавое испытание моего глазомера. И странным может быть иногда человек! Я говорю здесь о себе. Все мои сложные душевные переживания боя вдруг куда-то исчезли, и на смену им явилось чувство какого-то дикого, кровожадного восторга. Точь-в-точь как бывает со школьником, запустившим камнем в птичку и убившим ее наповал. Прицел был взят мною настолько точно, что первая цепь как подкошенная легла под нашими выстрелами. Немцы на минуту дрогнули, но потом снова повели наступление, однако наш огонь не ослабевал ни на минуту и причинял огромные потери врагу, не давая возможности ему перейти в атаку. Однако немцы не так-то легко отказывались от раз поставленной цели. Они ясно видели всю беспомощность и безнадежность нашего положения, и наше отчаянное сопротивление вызывало у них тем большее озлобление и желание сломить наше упорство. Они бросили в бой резервы, и в кустах перед нами закипели живые человеческие цели. Еще жарче затрещали наши ружья. Затворы, засоренные беспрерывной стрельбой, отказывались работать, стволы накалились до такой степени, что деревянные ствольные накладки начали дымиться и сгибаться. Пулемет наш безостановочно работал, к счастью, не давая никаких задержек. Но, несмотря на все это, противник как девятый вал надвигался на нас. Все напряженнее становилось положение. Дыхание спирало у меня в груди, в висках стучали молотки, в ушах звенело от беспрерывной ружейной трескотни. Судорожная дрожь пробегала иногда по телу. Чувствовалось, что еще немного, и мы не устоим перед этим страшным натиском врага. Лишенные надежды на какую бы то ни было помощь извне и брошенные на произвол судьбы, в души наши стал закрадываться холодок отчаяния. Но в этот самый момент, когда гибель наша сама собой становилась очевидной и враг готов был уже броситься в атаку, вдруг правее нас из-за реки раздалось несколько дружных залпов, и затем жарко затрещали ружья.
