Это вологодцы подоспели нам на помощь. Трудно передать словами то чувство радости, которое нас охватило. Его разве можно уподобить тому чувству, которое должен испытать приговоренный к расстрелу человек, стоящий уже под наведенными ружьями и неожиданно получивший прощение и свободу. От гибели к спасению! От смерти к жизни! Вот слова, значение коих может понять тот, кто не раз, а может быть, тысячу раз висел над черной бездной смерти…
Мои молодцы воспрянули духом. Настроение, близкое уже к панике, вдруг сменилось восторгами близкой победы, это ведь была страшная, азартная игра, где вместо денег расплачивались жизнями сотен и тысяч людей. Попав под наш убийственный перекрестный огонь, противник смешался и начал в беспорядке отступать. Возбуждению и радости моей не было границ. Я чувствовал себя настоящим героем. Между тем общая картина боя резко изменилась. Ураганный огонь германской артиллерии, бившей по второму батальону, сделал свое дело.
От наших окопов, расположенных по обе стороны от шоссе, не осталось и следа; все здесь было изрыто тяжелыми и легкими снарядами, и доблестные, немногочисленные защитники были или перебиты, или заживо засыпаны землей. Не встречая никакого сопротивления в этом месте, германская пехота колоннами вошла в образовавшийся прорыв. И если бы на правом фланге мне не удалось отбить наступление немцев, то весь наш полк, прорванный в центре и обойденный с фланга, неминуемо попал бы в плен. В горячке боя я не обратил внимания на то, что делалось в стороне от меня. Внезапный артиллерийский огонь противника, близкие разрывы и вой снарядов встревожили меня, и когда я оглянулся назад и посмотрел в бинокль, то застыл от досады, ужаса и отчаяния. Я невольно опустил бинокль. Наш полк беспорядочными разрозненными кучками, терявшимися за складками местности, в панике отступал. Немцы осыпали шрапнелями наш тыл. Белые облачка клубились то над дымившейся, еще догоравшей деревушкой, то с грохотом появлялись над нами, делая недолет, с могучим кряканьем рвались у шоссе тяжелые снаряды, и черные столбы дыма и торфяной земли на минуту взымались выше деревьев, доносился визг осколков…
Глубокий вздох сам собой вырвался у меня из груди. На сердце разлилась горькая тоска. Хотя по всему можно было ожидать такого конца, но видеть его в действительности было слишком тяжело. Оставаться дольше здесь не было уже никакого смысла. Надо было воспользоваться суматохой у противника и отступить. Я так и сделал. Гуськом я вывел роту из кустарника. Почти по горло в воде мы перешли речку вброд и вышли на болотистый лужок. Противник бросал наугад десятки шрапнелей по всей окружающей нас местности, гранаты с грохотом взрывались вблизи нас. Настроение наше было близкое к панике. Уже смеркалось, когда остатки нашего полка стянулись на шоссе в редком сосняке верстах в двух от сгоревшей деревушки. Стрельба утихла. Полковник Бойвид суетился и лично приводил в порядок усталых и деморализованных солдат. Все еще находились под впечатлением только что пережитого жестокого боя. Когда взбудораженные нервы у всех немного поуспокоились, полковник Бойвид приказал полку построиться в походную колонну. Толкаясь и бранясь друг с другом, измученные солдаты кое-как размещались рядами. Жалкий вид теперь имел наш полк. Более или менее не пострадал только наш первый батальон, от второго батальона почти ничего не осталось, а от третьего только половина, так как две роты попали в плен. Между батальонами разместились пулеметные двуколки с пулеметами. Противник был в непосредственной близости, и потому задерживаться нельзя было ни одной лишней минуты. Молча двинулась колонна по шоссе. Мерно тарахтели двуколки, им вторила глухая дробь шагов колонны, слышалось частое дыхание измученных людей, от которых несло потом и махоркой. В вечернем воздухе разливалась освежающая бодрящая прохлада. Где-то позади нас видно было, как между редкими сосенками вспыхивали и потухали ракеты. Это неприятельские разведчики после разгрома нашего полка шныряли по оставленному нами плацдарму.
Как ни мучительны были переживания боя, но человеческая природа брала свое. Когда миновала грозная опасность, ужасы боя как-то стали забываться, а печальная участь погибших и попавших в плен товарищей только еще более возбуждала приятное, эгоистическое сознание своей невредимости и возможности еще пожить на белом свете. Чувствовалось, что тело, уставшее только физически, было во всех своих частях еще здорово и полно неисчерпаемых молодых сил. Неизъяснимая самодовлеющая сила жизни по воле Творца, залечивающая чудесным образом самые страшные физические и душевные раны, начала таинственным образом действовать и в нас. Физическая усталость и тяготы дня были вскоре забыты, и на смену подавленного настроения у всех нас явилось бодрое и жизнерадостное расположение духа. Жизнь торжествовала свою победу…
Так закончился тяжелый арьергардный бой, стоивший нашему полку многих жизней солдат и офицеров.
Никому и в голову не приходило подумать, для кого и для чего нужны были эти жертвы, каждый лишь честно исполнял свой долг перед Родиной, и в результате этого героического самопожертвования каждого отдельного солдата и офицера получилось то, что наш полк в течение целого дня сдерживал натиск превосходных сил противника и тем дал возможность нашему корпусу выйти благополучно из отчаянного положения. Еще в пути ночью получили телефонограмму от командира корпуса следующего содержания: «Спасибо молодцам-архангелогородцам за славное дело. Ген. Драгомиров».
Было уже начало августа. К этому времени закончились тяжелые бои под Вильно, в результате которых Вильно было отдано врагу. На Северном фронте немцы прилагали неимоверные усилия, чтобы завладеть Ригой, но наши войска стойко удерживались на укрепленной линии в 40 верстах от Риги. Восточнее Риги наша позиция проходила по Двине, где происходили исторические бои под Икскюлем. Стоит сказать хоть несколько слов об этой героической защите, которая золотыми буквами будет вписана в историю русской армии. В то время как наши войска занимали позицию по правому берегу Двины, в единственной точке под Икскюлем было вынесено вперед на левый берег очень сильное предмостное укрепление, рассчитанное на дивизию. Это место под Икскюлем было чрезвычайно важным стратегическим пунктом: это был ключ ко всему рижскому плацдарму, так как здесь находились самые удобные переправы через Двину. С падением Икскюля создавалась угроза для всей укрепленной линии по Двине и для самой Риги. Желая сохранить переправы за собой, наше высшее командование отдало приказ защищать икскюльское предмостное укрепление до последней возможности. Легко представить себе моральное состояние этих героев – защитников Икскюля: впереди и с боков – страшный и жестокий враг, а сзади – Двина. Казалось, с первым же натиском немцев при поддержке их могучей артиллерии икскюльское предмостное укрепление падет, и вместе с ним погибнут и храбрые его защитники. Немцы, конечно, тотчас учли важное стратегическое значение Икскюля и, отбросив наши части за Двину, обрушились крупными силами на икскюльское укрепление после продолжительного ураганного огня. С большими потерями противник был отбит. С этого момента начинается целый ряд бешеных атак немцев на икскюльское укрепление. Перед нашими густыми проволочными заграждениями образовались горы неприятельских трупов. Но ничто не могло сломить стойкого сопротивления горстки храбрецов. Геройская защита Икскюля вызывала всеобщее удивление не только в рядах нашей армии, но также и у наших врагов. После многократных попыток немцев овладеть икскюльским укреплением, стоивших им огромных жертв, они отказались, в конце концов, от этого намерения и прекратили свои бесплодные атаки.
