– Вы? Какими судьбами? Я ожидал вас только завтра, – воскликнул прапорщик Муратов, торопливо вскакивая из-за стола и подходя ко мне. Он крепко сжал мне руку, и мы поцеловались. Лицо его выражало неподдельную радость.
– Какой там завтра! По-настоящему мне уже вчера надо было явиться в полк; еще, чего доброго, влетит от командира… Впрочем, головы не снимут за один день опоздания, так не хотелось расставаться с домом…
– Еще бы! Ну, Владимир Степанович, распоясывайтесь да рассказывайте, как и что там у нас в матушке-Россее. Ведь вы как с того света…
Я снял и повесил на гвоздь свою потасканную солдатскую шинель с потускневшими офицерскими погонами, пояс с наганом и, вытащив из чемоданчика кое-какую закуску и бутылку портвейна, поставил на стол. Предложил, конечно, и старику попробовать вина. Тот сначала вежливо отказывался, но потом не устоял против соблазна и выпил полстакана, даже крякнув от удовольствия.
Мы с прапорщиком Муратовым уселись друг против друга. Я налил себе и ему по полному стакану портвейна. Мы чокнулись, обменявшись взаимным искренним приветствием. Хорошее вино быстро дало себя почувствовать, и сама собой полилась задушевная дружеская беседа, а на фронте глухо отдавались в избе редкие орудийные выстрелы, от которых только слабо вздрагивали стекла в трех маленьких окнах нашей избенки.
Все, что мне удалось слышать и видеть за свое короткое пребывание в отпуску, я передал прапорщику Муратову Что делалось тогда в высших правительственных и придворных сферах, этого, конечно, знать мы не могли, но, даже вскользь наблюдая жизнь нашего глубокого тыла и обывательские настроения, можно было констатировать грустный факт, что жертвенный высокий патриотический порыв, вызванный войной, давно уже прошел, и на смену ему явились мелочные, шкурные интересы. Поблекли и начали забываться лозунги великой войны, все глубже и шире разверзалась пропасть между фронтом и тылом. Война стала чем-то чуждым, отвратительным, страшным и ненужным…
Считалась высшей мерой наказания для провинившихся военнослужащих ссылка их на фронт. Человек соглашался на какую угодно каторжную и унизительную работу, лишь бы ему быть в тылу. В то время как наша армия без снарядов, часто без патронов, истекая кровью, горами своих трупов едва удерживала страшный напор врага, в это самое время в тылу устраивались бесчисленные вакханалии, безумные оргии, всплывали возмутительные панамы, и, в довершение всего этого как черные змеи ползли отовсюду слухи об измене высшего командного состава и даже самой императрицы, о гнусных происках царского любимца простого, неотесанного мужика Распутина…
Словом, это было все то, что прапорщик Муратов и сам мог слышать и наблюдать при своей недавней поездке в командировку, но только теперь картина казалась мне еще мрачнее и безнадежнее.
– Если и дальше так будет продолжаться, то Россия погибла! – закончил я с горечью.
– Н-н-да, – процедил сквозь зубы прапорщик Муратов, отпив глоток вина, – дело выходит теперь очень просто: кто сумеет устроиться в тылу, тот молодец, а кто проливает на фронте кровь, тот дурак. Из героев попали прямо в дураки! Ловко, нечего сказать!
А впрочем, черт ее побери, всю эту тыловую сволочь, пусть бесится за нашей спиной и на нашей крови, лишь бы только эта безобразная и возмутительная картина тыла не повлияла на армию в отрицательном смысле. Лишь бы все эти Распутины, Мясоедовы, спекулянты и шкурники не подорвали ее духа, ее веры в Россию, в победу… Пока армия будет цела, Россия не погибнет!
– А что у вас тут, Николай Васильевич, было? Все утро слышалась сильная канонада; где-нибудь немцы пытались наступать, что ли?
Прапорщик Муратов с досадой махнул рукой.
– Какой там черт немцы! И у нас тут на фронте в боевом отношении делается иногда черт знает, что такое, так бы и дал, кажется, в морду тому ослу в генеральских погонах, который задумал взять с налету Барановичи, желая блеснуть этим перед каким-то там приехавшим в штаб корпуса французским уполномоченным генералом.
– Как так? Ничего не понимаю…
– Разве вы не знаете этой гнусной истории?
– Нет, решительно ничего не знаю.
– Да, это прегнусная история, состряпанная нашим Генеральным штабом. И таких историй, где жизнями рядовых офицеров и солдат играют как пешками и бросают их целыми тысячами в огонь смерти, на верную гибель, без всякой основательной причины, в угоду каким-нибудь честолюбивым замыслам нашего генералитета, таких историй в эту войну можно наблюдать очень много. Благодаря этому неудивительно, что живая сила нашей армии, ее лучший элемент, быстро тает… Вы посмотрите, какие теперь приходят пополнения! То старики, то молодежь, которая поддается панике при первых же разорвавшихся снарядах. Простите, Владимир Степанович, я несколько отвлекся в сторону, но меня так возмущают такие истории, что прямо не могу спокойно об этом говорить.
Представьте, на днях в штаб нашего корпуса прибыл в качестве делегата какой-то там французский генерал, и вот, извольте радоваться, командир нашего корпуса, желая блеснуть перед французом своими стратегическими способностями, отдал приказ соседней с нами сорок второй дивизии на рассвете сегодняшнего дня перейти в наступление, сбить германцев с укрепленной линии и взять Барановичи.
Подумайте, какая спекуляция на крови своих подчиненных! Какой абсурд! Взять Барановичи одной дивизией, усталой, измученной тяжелым отходом от Карпат, с половинным составом людей, в то время как целая наша армия не могла удержать за собой этого важного стратегического пункта.
Ведь это безумие, которому нет названия… К тому же немцы уже успели достаточно укрепиться, и взять штурмом их укрепленную позицию без всякой артиллерийской подготовки, без резервов – это мог сделать только наш, русский солдат. Само собой разумеется, что это наступление заранее было уже обречено на неудачу; это прекрасно знал и сам командир корпуса, и последний рядовой сорок второй дивизии, обреченной на гибель.
Итак, во исполнение приказа командира корпуса сорок вторая дивизия на рассвете перешла в наступление. Ах, какие все-таки наши солдаты герои! Удар был так неожидан и стремителен, что германцы растерялись. В мгновение ока была захвачена первая линия, за ней – вторая и третья.
Тысячи пленных, сотни пулеметов попали в наши руки. Путь на Барановичи оказался открытым. Части сорок второй дивизии, воодушевленные успехом, не поддерживаемые резервами, потому что их совсем и не было, не имея никакой связи с нашими соседними частями и даже друг с другом, продолжали в хаотическом беспорядке свое стремительное наступление на Барановичи. Командир корпуса сам не ожидал такого эффекта и от восторга совершенно потерял голову. Казалось бы, чего тебе еще нужно? Тысячи пленных, пулеметы, взяты три линии окопов… Кажется, довольно было, чтобы показать французскому генералу действия нашей отдельной боевой единицы. Приказал бы занять исходное положение. Так нет же, подавай ему Барановичи и никаких гвоздей!
– Ну, и дальше? – нетерпеливо перебил я.
– А дальше, как и следовало ожидать, тяжелая, кровавая развязка… Немцы, конечно, не зевали; они выслали из Барановичей навстречу разрозненной сорок второй дивизии свою свежую дивизию и повели стройное, как на параде, контрнаступление, охватывая части сорок второй дивизии с обоих флангов. В результате части сорок второй дивизии окончательно смешались и начали в панике отступать, оставляя на поле сражения тысячи раненых и убитых. Почти вся она была таким образом уничтожена, и жалкие остатки ее едва успели спастись в прежних окопах лишь благодаря энергичной поддержке нашей артиллерии.
