Нашим войскам, привыкшим к полевой войне, где маневрирование играет первостепенную роль, очень трудно было освоиться с этим новым фазисом современной войны, который выдвинула сама жизнь.
Никому раньше и в голову не приходило, что тысячеверстный фронт превратится в настоящую крепость, которую надо будет долбить орудиями всех калибров, начиная от трехдюймовых и кончая двенадцатидюймовыми. Вот почему не только солдаты и рядовые офицеры, но и высший командный состав имел очень слабое представление об этих пресловутых прорывах. Наш Генеральный штаб старался скопировать их у немцев, но нужно сознаться, что все наши попытки в этом роде в мелком масштабе и более крупном, как, например, у озера Нароч у Митавы, кончались неудачей, и исключение составляет лишь знаменитый Брусиловский прорыв, увенчавшийся полным успехом. Но при этом следует заметить, что там мы имели дело с остатками австрийской армии, не отличающейся стойкостью. Совсем не то с германцами. Их изумительная выдержка в бою, замечательная гибкость маневрирования, всецело зависящая от искусства командного состава, и полная согласованность действий пехоты и артиллерии давали им в руку победу. Но вернемся к прерванному рассказу. Положение наше с каждым днем становилось все более нервным и напряженным. Подготовка к наступлению начала принимать лихорадочный характер. Неприятельская воздушная разведка усилила свою деятельность. Целые эскадрильи германских аэропланов появлялись над нашим расположением и бомбардировали станцию и прилегающие к ней деревни, где квартировали части нашей дивизии. Наши противоаэропланные батареи энергично их обстреливали.
Бывали случаи, когда подбитый германский аэроплан, наклонившись боком, камнем летел вниз, вызывая у нас ликование, и разбивался где-нибудь в районе нашего расположения. Но на другой день, обыкновенно рано утром, снова высоко в небе назойливо гремели моторы воздушных пиратов, зловеще шипя пели в воздухе сбрасываемые бомбы, тяжко ухали их разрывы, потрясая всю окрестность. Некоторые бомбы причиняли нам немалый вред, разбивая поездные составы, разрушая и зажигая огромные склады боевых и продовольственных припасов и каждый день унося десятки человеческих жертв, убивая лошадей в обозах и в артиллерии. Одна шальная бомба угодила как-то раз в самую середину возвращавшейся с работы роты нашего полка. После страшного взрыва, окутавшего несчастную роту облаком черно-бурого дыма, от нее не осталось и половины… Одним словом, наш «стратегический резерв» в глубоком тылу стал напоминать настоящий фронт. Жизни нашей ежедневно начала грозить смертельная опасность от воздушного врага, от которого у нас не было никакой защиты. Дни нашего покоя и отдыха, казалось, были сочтены, и война со всеми своими ужасами, громом, страданием и кровью снова явилась перед нами грозным призраком, тревожа и устрашая нас, точно призывая нас вновь на свой отвратительный кровавый пир… Прощайте дни покоя, дни бодрости и веры в обаянии радостной, нежной весны 1916 года!
В сердце еще звучат отголоски торжествующего гимна, пробуждающейся жизни, маня молодые силы в прелестные, светлые дали. Прощайте! Как сказочный, чудный сон, вы остались позади… Уже горизонт заволокла тяжелая свинцовая туча, померкло солнце жизни… Уже чудятся далекие раскаты грома… Уже чувствуется дыхание страшной грозы… Довольно, Родина зовет нас исполнить свой последний долг… День и ночь один за другим через нашу станцию проходили составы с орудиями, боевыми и продовольственными припасами и воинские эшелоны. Наконец, настала и наша очередь.
В конце июня наш полк с наступлением сумерек погрузился в вагоны и по эшелону был переброшен к фронту, где тоже чувствовалась какая-то нервность. Теплая июньская ночь была во всей своей красе. На небе тихо мерцали мириады звезд, точно светлые огненные очи бесчисленных незримых духов, как бы с удивлением взиравших с величественной небесной выси на нашу беспокойную маленькую планету. Душный, неподвижный воздух был напоен ароматными ночными испарениями дремавшей природы… На фронте время от времени неспокойно бухали орудия, на мгновение мелькали вспышки их выстрелов. Часто светились ракеты. Жутко и тоскливо становилось на душе при виде этой столь хорошо знакомой нам картины, таившей в себе столько непередаваемых ужасов. На конечной перед фронтом станции наш полк быстро выгрузился из вагонов и двинулся походным порядком вправо от железной дороги, параллельно фронту. Мы шли между двух стен высокой наливавшейся ржи. Вскоре все чаще и чаще начали встречаться хорошо замаскированные тяжелые батареи. Это указывало на то, что мы уже попали во фронтовую полосу. Пройдя верст около семи, мы втянулись в большой лес, который уже кишел пехотой. Все наши передвижения делались ночью и тщательно скрывались от противника, потому и в лесу не было заметно ни одного костра. Отсюда до окопов, вероятно, было не более трех верст, так как хорошо можно было различить раздельные удары по четыре подряд наших легких батарей и протяжное, нежное шуршание снарядов. Вся эта быстро развернувшаяся перед нами боевая обстановка как-то наэлектризовывала нас всех и помимо нашей воли и сознания втягивала нас все больше и больше в свой страшный водоворот событий, разворачивавшихся перед нами с неумолимой быстротой, и мы чувствовали себя ничтожными, микроскопическими песчинками перед этой грозной, нависшей над нами, подавляющей непонятной силой, готовой нас раздавить. Все это страшное, непонятное, неотвратимое и вопиющее заключается в одном только слове – война. И, как знать, настанет ли когда-нибудь на земле такое счастливое время, когда войны уже не будет, когда она станет лишь ужасным достоянием прошлого… Но страшная действительность гнала прочь всякие философские размышления, не давала сосредоточиться. Туманное отдаленное будущее человечества мало приковывало внимание, интересовало настоящее, бурное и нестройное, как волны разбушевавшегося океана, интересовала судьба народов, бросившихся в безумный кровавый вихрь войны, интересовал и самый исход ее, и измученная душа, усмирив свои эгоистические порывы к жизни, к личному счастью, жаждала победы и окончания этой безумной человеческой бойни. Здесь, прежде чем перейти к изложению дальнейшего, уместно будет набросать общую картину создавшегося стратегического положения. Успешное развитие нашего стремительного наступления на Юго-Западном фронте сильно беспокоило германский Генеральный штаб. Дальнейшее продвижение наших войск и захват галицийского плацдарма создавали серьезную угрозу правому флангу германских армий, занявших Польшу и Прибалтийский край. Немцам нужна была экстренная помощь для спасения своего положения в Галиции. В разных участках фронта они начали снимать свои боевые единицы и перебрасывать их на Юго-Западный фронт. Пользуясь тем, что внимание германцев было отвлечено операциями в Галиции, наше высшее командование решило нанести главный удар на нашем Западном фронте в районе местечка Барановичи – этого важного стратегического пункта, то есть приблизительно в центре всего Восточно-русского фронта. Падение Барановичей могло иметь для германцев самые тяжелые последствия, с ним неминуемо должен быть связан отход германской армии по всему фронту. Оставление такой сильно укрепленной полосы и вынос боевых операция на огромные плацдармы Польши и Прибалтийского края, где уже требовались громадные силы, было, конечно, не в интересах германцев. Это хорошо учитывало германское командование, и потому в Барановичах оно держало в стратегическом резерве один из лучших баварских корпусов. Командующий нашим Западным фронтом генерал Эверт выбрал место для прорыва в районе так называемого Фердинандова носа. Как известно, у болгарского царя Фердинанда был большой, несколько крючковатый нос. Германская укрепленная линия, вдававшаяся в наше расположение глубоким клином, несколько напоминала по форме нос болгарского царя. Выбор генерала Эверта нужно признать очень неудачным. Правда, прорыв в этом месте представлял хорошие стратегические возможности, и удобнее всего с этой стороны можно было взять Барановичи, но немцы, зная слабость и крупные недостатки этого участка фронта, укрепили его до такой степени, что можно было считать это место неприступным. Это был настоящий форт. На небольшом участке приблизительно верст в пять генерал Эверт сосредоточил несколько корпусов и массу артиллерии. Батареи, почти одна около другой, были расположены рядами параллельно фронту. В первых рядах находились легкие трехдюймовые батареи, за ними – мортирные, дальше – шестидюймовые гаубичные, а еще дальше – даже две двенадцатидюймовые батареи.
