Готовилось что-то грандиозное, небывалое на нашем фронте. Горы снарядов, огромное количество артиллерии, пополнения, хорошо обмундированные и хорошо обученные пехотные части – все, казалось, предвещало победу. Воодушевление наше с каждой минутой росло.
Ночью наша дивизия вышла из леса и заступила на передовую линию, влившись в части, занимавшие окопы. После двухмесячного стояния в глубоком тылу в стратегическом резерве жутко было снова очутиться в окопах. Визг шальной пули, вспышка ракеты, внезапный звук ружейного выстрела – все это страшно нервировало и заставляло учащенно биться сердце. Реальная близость опасности вызывала такое сильное психическое напряжение, что на лбу появились капли холодного пота, а в глазах мутилось. На рассвете, едва сверкнули первые лучи восходящего солнца, воздух потряс оглушительный залп всех орудий, от которого вздрогнула земля. Густое облако пыли и дыма от разрывов поднялось над неприятельской линией. С этого момента начался ураганный огонь наших батарей. Картина была страшная и захватывающая. Кровь стыла в жилах. Гул орудий превратился в один сплошной неописуемый гром, неотразимо и ужасающе действуя на воображение, вой и шум сверливших воздух сотен снарядов вызывал внутри какой-то нервный зуд. Человеческого голоса нельзя было различить, земля стонала и ходила под ногами, осыпались выступы окопов… В ушах звенело, в висках стучали молотки, казалось, голова должна была лопнуть от этого невероятного грома, ноги подкашивались, рассудок помрачался, отказываясь реагировать на этот хаос могучих звуков орудийных залпов, парализовалась воля… Словом, это было что-то невообразимое, это был какой-то кромешный ад. Но то, что делалось в стороне неприятельских окопов, представляло собой страшную, но в то же время захватывающую эффектную картину. Там творилось нечто невероятное, подобное извержению вулкана. «Фердинандов нос» весь потонул в облаках черного дыма, пыли и комьев земли… В дыму сверкали молнии разрывов… Летели кверху балки разбитых блиндажей, колья проволочных заграждений… Ужасающая сила артиллерийского огня сметала все на своем пути. В мгновение ока был точно скошен небольшой лесок позади окопов противника. Казалось, все будет разбито в пух и прах. И как-то не верилось, чтобы в том аду, в этой разбушевавшейся грозной стихии ужаса, разрушения и смерти могла уцелеть хоть одна человеческая душа. Ураганный огонь то ослабевал, то разгорался с новой силой, продолжаясь весь день и весь вечер. В жарком июньском воздухе, накаленном еще больше трением тысяч снарядов и сотрясенном непрерывной канонадой, чувствовалась сильная испарина, как перед грозой. И действительно, ночью разразилась страшная гроза, но, несмотря на нее, ураганный огонь наших батарей продолжался. Получилась неописуемая жуткая картина, при виде которой человек со слабыми нервами мог бы лишиться рассудка. Небесная стихия, точно выражая гнев Божий, разыгралась во всей своей силе, словно соперничая с ураганным огнем – этой настоящей стихией ада.
Наступила мгновенная темнота, так что в двух шагах нельзя было различить предмета, и только мгновениями ослепляли глаза стрелы молний и вспышки орудийных выстрелов. Страшные порывы ветра с проливным дождем ревели и свистели вокруг, едва позволяя удержаться на ногах. Небо и земля стонали от могучих близких раскатов грома и непрерывной орудийной канонады. К утру гроза стихла, но ураганный огонь наших батарей продолжался и к полудню достиг своего крайнего напряжения. Как электрический ток пронеслось по окопам: «Приготовиться к атаке». Солдаты сбились в кучки, тупо с вспотевшими, красными от волнения лицами смотря по сторонам и ожидая только приказания броситься вперед. Вдруг, точно по мановению волшебного жезла, огонь наших батарей прекратился и потом с новой страшной силой был направлен по тылу противника. До этого момента германская артиллерия почти не отвечала. Раздалась команда: «В атаку!», и едва наши цепи густыми волнами выскочили из окопов, как германские батареи, которые мы считали уничтоженными, вдруг откуда ни возьмись открыли по нам бешеный огонь. Сотни гранат впивались в живую массу людей, с грохотом рвались, вырывая десятки человеческих жизней и внося ужас и расстройство в наши ряды, а вверху низко над землей лопались шрапнели, засыпая нас тысячами своих пуль… Потери наши росли с каждой минутой. Произошло даже временное замешательство. Часть солдат, поддавшись панике, попрыгала обратно в окопы. Но в этот момент на поверхности окопа неожиданно появилась фигура нашего командира полка полковника Бойвида. Без фуражки, с наганом в руке, с бледным, взволнованным лицом, с безумным взглядом он был неузнаваем, этот всегда спокойный и не особенно решительный человек.
– Вперед, мерзавцы, трусы! Приказываю, вперед! – кричал он с пеной у рта, угрожающе размахивая наганом. И его голос едва был слышен среди рева орудий, грохота рвущихся снарядов и визга осколков.
Обезумевшие от ужаса люди, бессознательно подчиняясь чужой воле, теснясь друг к другу, снова выскочили из окопов. Взорвалась близко граната, обдало всех пороховыми газами и землей… На месте осталось несколько убитых… Вот другой, третий ударил в самый окоп. После пороховые газы, треск, крики, гром орудий все смешалось в одном хаосе ужаса и смерти, но людские волны наших цепей, увлекаемые боевой стихией, нестройными, разрозненными кучками, усеивая поле сражения трупами убитых и ранеными, устремлялись вперед и вперед.
– Ура! – чуть слышно донеслось среди рева орудий.
Мы ворвались в первую линию германских окопов. Вся сеть проволочных заграждений была совершенно разрушена нашими снарядами, а окопы сровнены с землей. Все было изрыто воронками. Немцы, искавшие спасения от нашего ураганного огня, прятались в своих глубоких блиндажах – лисьих норах. Но большая часть этих блиндажей оказалась разрушена и засыпана обломками и землей, заживо похоронив под собой защитников первой германской линии окопов. И только из одной лисьей норы выскочили с десяток немцев, подняв руки вверх, но тут же были заколоты нашими рассвирепевшими солдатами. Повинуясь стихийному боевому порыву, разгоряченные и возбужденные, были точно в каком-то чаду, одним волевым инстинктом прошли мы первую линию германских окопов и ворвались во вторую, не встречая сопротивления германцев. Это подняло наш дух. Вторая линия тоже оказалась совершенно разрушенной. Представившееся нам зрелище заставило нас содрогнуться. В разных позах застыли наполовину засыпанные землей, страшно изуродованные, окровавленные трупы, имевшие ужасный вид. У кого была оторвана голова или снесено полтуловища, у кого разворочена грудная клетка и концы ребер безобразно вылезли из окровавленного мяса. У некоторых торчали из земли только ноги, у кого виднелась только рука. Но много было и совершенно засыпанных землей, и только винтовки, торчавшие из земли, свидетельствовали о несчастных жертвах. Все здесь: и развороченная воронками земля, и спутанная с вырванными кольями проволока, и расщепленные бревна, и изуродованные окоченевшие трупы – все было неподвижно и мертво и являло страшную картину смерти и разрушения. Из нескольких уцелевших лисьих нор выскочили без винтовок немцы и подняли руки вверх. Лица их были перекошены от ужаса. Их забрали в плен. Вторая линия германских окопов была взята. Бой достигал своего кульминационного пункта. Воодушевление наше росло. В стороне противника чувствовалась уже какая-то растерянность. Огонь германской артиллерии стал разбросанный и неуверенный. Далеко в тылу у германцев поднялись высокие черные столбы дыма пожаров. Это немцы, готовясь к общему отступлению, сжигали свои огромные склады. Наступление наше начало принимать стихийный, хаотический характер. Части наших наступавших полков перемешались друг с другом, связи ни с кем никакой не было, ни от кого не получалось никаких распоряжений, точно мы были брошены на произвол судьбы. Свежая волна наших подкреплений могла бы окрылить нашу энергию, и наша победа была бы обеспечена. Но по какому-то странному, роковому стечению обстоятельств генерал Эверт, или вследствие военной бездарности и близорукости, или тайно симпатизируя немцам, Бог весть, умышленно или неумышленно задержал и не бросил в бой крупных резервов. Предоставленные самим себе наши наступающие части, воодушевленные успехом, нестройными, разрозненными кучками, согнувшись, с ружьями наперевес, с красными, вспотевшими, возбужденными лицами ринулись дальше. Но не успели мы пробежать и нескольких сотен шагов, как немцы встретили нас пулеметным огнем из третьей линии, а германская артиллерия открыла по нам бешеный огонь. Снова мы были подхвачены каким-то адским вихрем ужаса и смерти. Оглушительно рвались вокруг нас гранаты, лопались, шипели и выли шрапнели, пронзительно взвизгивали пули трещавших в упор нам пулеметов. Окутанные дымом и пылью, мы теряли друг друга из вида. А страшное поле смерти устилалось все новыми и новыми трупами наших убитых и множества раненых. Ряды наших заметно редели. Сердце замирало, жуть забирала все сильнее и сильнее. Не хватало сил бороться с этим ужасом. Но третья линия германских окопов была совсем близко. Мы знали, что это была последняя преграда противника, со взятием которой открывался путь на Барановичи. Еще бы одно только последнее героическое усилие! И русский солдат еще раз показал, на какие нечеловеческие подвиги он способен. Воодушевленные личным примером офицеров, остатки наших наступавших колонн пошли в атаку и с криком «ура» ворвались в германские окопы, забрасывая их бомбами и поднимая на штыки отчаянно защищавшихся германцев, а остатки их в панике бежали. Третья линия была взята. Победа была в наших руках. Расстроенные, разрозненные и измученные физически и душевно, мы переводили дух в занятых германских окопах, но в эту самую минуту глазам нашим представилась картина, от которой мурашки побежали по спине и дыхание сперло в зобу. Со стороны Барановичей густыми цепями стройно наступал баварский корпус, блестя на солнце штыками. В наших рядах началась суматоха. Солдаты заволновались и открыли по немцам беспорядочный огонь. Раздавались площадная брань и крики:
