Несмотря на то что июльское восстание большевиков в Петрограде было подавлено, большевизм все-таки продолжал свою разрушительную работу в тылу и на фронте. У Керенского не хватало мужества энергичными и даже, быть может, жестокими мерами уничтожить в корне большевизм. В этом его роковая ошибка, повлекшая за собой неисчислимые бедствия для России. Стало для всех очевидно, что Керенский, достигнув вершины власти, ведет Россию к гибели. Высший командный состав указывал Керенскому на всю пагубность его политики и что спасение России в полном и скорейшем уничтожении большевизма. Особенно настаивал на этом доблестный генерал Корнилов, горячий патриот и непримиримый враг большевизма. Своими воззваниями и строгими приказами генерал Корнилов заметно поднял дисциплину на фронте. Это была сильная личность, в которую расшатанная армия начинала верить. В лице генерала Корнилова и подчиненных ему войск Керенский нашел твердую опору и если бы он до конца шел с ним рука об руку, то, как знать, может быть, они были бы свидетелями не позорного Брестского мира и кошмарной гражданской войны, а небывалой славы и величия России. Но Бог судил иначе. Генерал Корнилов во главе надежных войск предпринял поход на Петроград для уничтожения большевизма. Керенский, в начале сочувствовавший этой идее, потом вдруг в последнюю минуту, когда Корнилов был уже под Петроградом, испугался возможности контрреволюционного переворота и не допустил Корнилова в Петроград. Своими же силами он уже не мог предотвратить назревавшего большевистского переворота. Тем временем на нашем Северном фронте разыгрались крупные события. Пользуясь смутой, германское главное командование в расчете на слабую боеспособность нашей революционной армии предприняло решительное наступление с явным намерением овладеть Петроградом. Но сопротивление наших войск оказалось более серьезным, чем это ожидали немцы. Особенно стойко сражались латышские стрелковые части, которые самоотверженно защищали каждую пядь своей родной земли. Германцы несли тяжелые потери. Правда, Рига была взята. Немцы продолжали свое наступление. Однако далеко вглубь продвинуться к Петрограду им не удалось, и на всем огромном Восточно-русском фронте боевые действия затихли. Вместо них все чаще и чаще происходили братания наших «товарищей» с противником. Так наступила мрачная осень 1917 года. Дисциплина в армии совершенно пала. Солдаты со смехом отказывались ходить на окопные работы, нехотя выступали на позицию, обленились и обнаглели до последней степени. Окопы принимали жалкий, запущенный вид. Предвидя катастрофу и будучи не в силах ее предотвратить, офицерский состав под разными благовидными предлогами начал покидать ряды армии. Офицеры, уезжавшие в командировку, больше не возвращались на фронт. Те же из них, которые еще задерживались в частях, благодаря содействию полковых врачей проходили через комиссию, врачи выдумывали им какую-нибудь болезнь с трудным латинским названием и эвакуировали в тыл. К концу сентября в нашем полку, не считая нескольких молодых прапоров, из старых офицеров оставались только командир полка полковник Крыков, адъютант поручик Колчанинов и я. К этому времени я командовал 1-м батальоном. Революционные власти спохватились, заметив бегство офицерского состава, но было уже поздно.
Наступили серые, унылые октябрьские дни. Непрерывно моросил мелкий дождик. Всюду была непролазная грязь. И на душе было так же серо и неприглядно, как и в природе. Хотя война с Германией официально еще продолжалась, но на фронте ружейной и пулеметной стрельбы уже не раздавалось. Иногда, как будто только ради приличия, германская артиллерия открывала слабый огонь по нашим окопам. Но когда молчали неприятельские батареи, то можно было смело ходить открыто на передовой линии, не боясь того, что тебя возьмет на мушку какой-нибудь немец. С грустью и с горечью на душе я ходил иногда по этим почти опустевшим теперь, запущенным окопам. Теперь они казались мне раскрытой холодной могилой, которую выкопал сам для себя русский народ… Но еще печальнее становилось на душе, когда взгляд мой останавливался на этих разбросанных то там, то сям у передовой линии, кое-как сколоченных из жердочек крестах на могилках павших воинов…
И слезы подступали к горлу… И невольно тянулась рука снять шапку и склонить голову в раздумье перед этими святыми могилками… Ах, зачем, зачем тогда были эти миллионы жертв?.. Все было напрасно. Простите нас вы, павшие герои, что не сумели мы, подобно вам, до последнего своего дыхания постоять за честь своей Родины. Вечная вам память!..
Как я уже сказал, боевые действия на нашем Западном фронте совершенно затихли. Наша армия агонизировала. В глазах немцев она уже не представляла почти никакой силы, и нанести ей чувствительный удар, казалось, не составляло большого труда. А это необходимо было сделать, чтобы произвести впечатление на Временное правительство, которое все еще конвульсивно цеплялось за власть. С этой целью германское главное командование решило предпринять наступление на Минск по прямому направлению вдоль железнодорожной линии Барановичи – Минск. Взятие Минска – этой главнейшей базы нашего Западного фронта – тяжело отразилось бы на всем нашем фронте. Каково было наше удивление, когда однажды мы услышали правее себя отдаленный ураганный огонь, который продолжался несколько часов подряд. Настроение наше сделалось тревожное и выжидательное. Мы ожидали, что и на нашем участке немцы перейдут в наступление. Но все обошлось благополучно. Через несколько дней мы узнали, что немцы действительно после сильной артиллерийской подготовки прорвали наш фронт на минском направлении, но контратакой наших войск были отброшены на прежние свои позиции, к великому изумлению самого врага, не ожидавшего такого отпора от нашей утратившей дисциплину и боеспособность армии. Это была последняя славная страничка нашей армии. В ней запечатлелся тот высокий воинским дух, который до последней минуты, пока не умолкли совсем громы орудий, еще жил в рядах нашей измученной армии. Этим крупным боевым эпизодом заканчивается великая роль России в мировой войне. А дальше?.. Дальше измученная, израненная, обессиленная и вдобавок тяжко заболевшая большевизмом Россия выбыла из строя… Меч выпал из ее когда-то могучих рук, но выпал лишь после того, как тяжко ранил на смерть своего ненавистного врага, на борьбу с которым поднялся весь мир… «В этой войне, – сказал Гинденбург, – выдержит только тот, у кого крепче окажутся нервы». Россия не выдержала… Так же точно, как ровно через год то же случилось и с самой Германией. Во второй половине октября 1917 года Временное правительство пало, и власть перешла к большевикам. Первым делом большевистской власти было прекратить боевые действия с Германией, и действительно, вскоре после захвата власти большевиками с Германией было заключено перемирие. К тому времени первый легкий снежок уже запорошил землю. Окрестность оделась в белый саван. На фронте стояла утомительная, удручающая душу тишина. Все: и тот белый снежный саван, и эта печальная тишина – словно говорило о чьей-то смерти… Да, национальная русская армия умерла после трех лет тяжелых, кровавых испытаний. Но навсегда ли? Как знать?!..
В описываемое время наш фронт уже представлял собою картину полного разложения. С офицеров и солдат сняли погоны и всякие военные отличия. Введено было выборное начало. Тотчас после заключения перемирия командир полка полковник Крыков уехал из полка, и вместо него выбрали какого-то молодого прапорщика-студента первого курса с голубыми задумчивыми глазами и шелковистыми белокурыми волосами, которые небрежными вьющимися прядями спускались ему на лоб. Прапорщик Ломжев был убежденный большевик. Попав в командиры полка, он старался держать себя с достоинством. Он был молчалив и замкнут, говорил спокойным голосом, медленно, но самоуверенно, точно он чувствовал, что за ним стоит могучая революционная сила, перед которой все должны трепетать. От всей его личности веяло чем-то таинственным и недоговоренным. Своей молчаливостью и непроницаемостью он как будто хотел подчеркнуть всю глубину и грандиозность совершившегося переворота. Мир теперь будет заново перестроен, и он, Ломжев, будет в числе этих новых людей. Иногда во время разговора с ним я пристально всматривался в его ясно-голубые глаза, стараясь заглянуть в его душу и прочесть его сокровеннейшие мысли. «Неужели, – думалось мне, – этот интеллигентный человек с таким симпатичным русским лицом не видит той пропасти, в которую толкает Россию большевизм? Неужели ему ничуть не дорога Россия? Или он только надел на себя маску и в глубине души презирает и ненавидит этих предателей Родины?» Но Ломжев оставался непроницаемым, и ни единым словом или каким-нибудь намеком он не выдал своих истинных убеждений. Иногда на его молодом безусом лице появится загадочная улыбка, и вежливо он отведет разговор от щекотливой темы. Помощником командира полка был известный уже читателю Митин – простодушный и мягкий человек, который очень хорошо умел уговаривать несознательных «товарищей». Но самым интересным большевистским типом у нас был председатель революционного трибунала солдат Шеврунов. И по духу, и по внешнему виду это был настоящий большевик. На вид он, право, походил на беглого каторжанина. Правый глаз косил направо, лоб низкий, лицо красное, немолодое, со щетинистыми усами, с гнилыми кривыми зубами. Все лицо его выражало безграничную тупость. В руках этого безграмотного, грубого человека была огромная власть. По одному только его слову мог быть немедленно расстрелян любой офицер или солдат нашего полка. Однако, несмотря на свою грубую преступную внешность, в душе Шеврунова жили человеческие чувства, руки его не обагрились невинной человеческой кровью. Его чуть ли не в глаза называли дураком, но он как-то не обижался. Впрочем, иногда в минуту раздражения он со страшной силой ударял по столу своим здоровым кулачищем. Лицо его багровело, глаза наливались кровью. В эту минуту он был страшен. «Что-о?! Да ты знаешь, кто я!!! Расстреляю как собаку!..» Но обыкновенно такие грозные вспышки гнева быстро проходили, особенно если на столе появлялась бутылка водки.
