Доктор предложил мне закусить, на что я с радостью согласился. Мы разговорились о командующем нашей армией генерале Рузском.
– Да, это правда, что война рождает героев! – воскликнул он. – Вот вам пример – генерал Рузский! И кто бы мог подумать, что этот невзрачный старичок в золотых очках окажется таким талантливым полководцем.
Его по праву можно назвать героем Львова. Ведь это он взял Львов, и вот каким образом. Свои главные силы австрийцы направили на Люблин и Холм, а на львовском направлении они оставили лишь слабый заслон. Генерал Рузский неожиданно обрушился со своей армией на этот заслон, разбил его и, взяв почти без боя Львов, гнал австрийцев до самой Равы-Русской. Здесь у них были заранее приготовленные позиции, на которых они пробовали задержаться, но это им не удалось. Генерал Рузский искусными маневрами сбил их и с этой позиции и отогнал за реку Ан. Ну, там они задержались, потому что перебросили на подкрепление большие силы, да и то, я уверен, они долго не продержатся. Лишь бы только наши подвезли побольше артиллерии. Эх, если бы вы видели, что тут наделала в Раве-Русской наша артиллерия! В лоб с этой позиции австрийцев никак нельзя было сбить. У них действительно была очень хорошая позиция. Наши войска несколько раз ходили в атаку, но ничего не удавалось, все атаки отбивали. Австрийцы уже воспрянули духом. А тут еще на станцию Рава-Русская начали прибывать у них свежие подкрепления, поезд за поездом. К этому времени подтянули наши дальнобойные тяжелые орудия. Наш летчик сообщил на батарею о том, что на станции Рава-Русская наблюдается громадное скопление австрийцев. С первых же выстрелов наша тяжелая батарея пристрелялась и открыла страшнейший огонь по станции. Снаряды попадали в австрийские эшелоны, разбивали вагоны; люди, лошади, повозки – все это смешалось, станция загорелась, начали взрываться огнестрельные припасы. Словом, поднялась неописуемая паника. А в этот самый момент одна наша дивизия зашла в тыл к австрийцам, началось общее наступление с фронта, и австрийцы обратились в паническое бегство, бросая по пути обозы, артиллерию, раненых…
Я с восторгом слушая рассказ доктора и жаждая поскорее попасть в полк, чтобы снова с головой окунуться в эту кровавую и бурную пучину огня и смерти и вкусить от сладкого плода победы.
Слушая доктора, я время от времени взглядывал в окно и думал про себя, что вот недавно по этим местам мимо встречающихся деревень шли наши геройские войска.
И в душе я преклонялся перед этой серой массой миллионов людей, которая упорно шла вперед и вперед, оставляя по пути сотни тысяч раненых и убитых. И мне так хотелось поскорее слиться с этими людьми и разделить их горести и радости…
Чем дальше мы отъезжали от Львова, тем явственнее становились следы войны.
Чаще встречались взорванные железнодорожные мосты, вывороченные телеграфные столбы, поломанные стрелки. Станции, мимо которых мы проезжали, были в большинстве разрушены и сожжены.
Около четырех часов дня мы проезжали район боев у станции Равы-Русской. Поезд замедлил ход, так как в этом месте путь был не вполне исправлен. Местность была холмистая и лесистая.
– Вон, видите прямо против нас на скате окопы с проволочными заграждениями – это австрийская позиция, – проговорил доктор, указывая пальцем вдаль. – А вот по полю разбросаны неглубокие одиночные окопчики рядами, здесь наступали наши цепи. Сейчас за этим лесом слева стояли наши две легкие батареи. Скоро будет и станция Рава-Русская, вы увидите, как наковыряли там наши тяжелые орудия…
Я с благоговением смотрел на эти молчаливые теперь холмы, на эти пожелтевшие леса, над которыми еще всего каких-нибудь две недели тому назад стоял непрерывный гром орудий, трещали с обеих сторон пулеметы, заглушая собой стоны раненых… Но теперь все тихо… И лишь одинокие покосившиеся деревянные кресты, воронки от снарядов да желтые кривые линии окопов свидетельствовали о том, что здесь недавно кипел упорный, жаркий бой. Через несколько минут мы подъезжали к станции Раве-Русской. Здание представляло собой груду почерневших от пожара развалин. Рядом наскоро из досок было выстроено нечто вроде сарая, где помещались телеграф и железнодорожные службы. Деревья около станции были большей частью поломаны или исковерканы попавшими в них осколками снарядов. Около железнодорожного пути, свалившись с насыпи, лежали разбитые, полусгоревшие вагоны; кое-где еще валялись обломки телег, походных кухонь, рыжие оборванные австрийские ранцы, обоймы от патронов, выстрелянные гильзы и множество блестящих баночек от консервов. Вся земля вокруг станции действительно была изрыта, словно вспахана снарядами, глубокие воронки шириной в сажень черными зловещими пятнами покрывали подернутую желтизной окружающую местность.
– Вот где была развязка этого славного боя! – воскликнул доктор. – Жуткая картина, не правда ли?
Поезд дальше не шел, так как не был еще исправлен путь, да и фронт уже был близко.
– Ваше благородие! Куда прикажете нести вещи? – проговорил Франц, внезапно появляясь в дверях нашего купе.
– Да вынеси пока что на платформу, а там видно будет, – ответил я. Затем, поблагодарив доктора за радушный прием и тепло простившись с ним, я вышел из вагона вслед за Францем. Все окружающее свидетельствовало о близости фронта. Мелькали серые шинели, недалеко от станции расположился какой-то обоз; дымили две походные кухни, стоявшие около большой палатки, разбитой прямо на поле. Флаг с красным крестом, развевавшийся наверху, указывал на то, что это какой-нибудь передвижной госпиталь. Легкораненые с перевязанными руками и ногами сидели и стояли около палатки, покуривая цигарки, и, перебрасываясь отдельными восклицаниями, с видимым интересом смотрели на наш только прибывший санитарный поезд, который должен был отвезти их далеко от этих страшных, изрытых снарядами полей, увезти туда, в глубь России, где ждут их тепло, ласка и любовь в награду за их боевые труды и лишения.
А вдали, где-то там, за синеющими лесами, как глухое рычание льва, раздавались, то разливаясь, то замирая, громовые перекаты…
На следующий день утром со станции Рава-Русская отправлялся обоз с провиантом в фольварк С., где был расположен штаб нашего корпуса. Я поместился на одной из телег, нагруженной мешками с овсом, а Франц, положив вещи, отказался сесть.
– Ничего, ваше благородие, мы привычные пешком ходить, – добродушно ответил он.
Было около восьми часов утра, когда начальник обоза подпрапорщик с нагайкой в руках крупной рысью проехал в голову обоза и зычным голосом скомандовал: «Пошел!» Раздались понукания и ругань обозных солдат, которые в большинстве шли пешком рядом с подводами, и обоз тронулся. Небо было серое. Моросил мелкий дождик. Временами, как далекий гром, доносилась орудийная канонада.
Вскоре наш обоз, состоявший не более чем из десяти повозок, вытянулся по шоссе, покрытому жидкой грязью. Шоссе проходило через фольварк С., до которого было верст 15.
Станция с разрушенными зданиями, со стоящим на пути белым санитарным поездом с несколькими товарными вагонами и маневрирующим паровозом осталась позади нас. Теперь уже начиналась прифронтовая полоса, где кипела совсем иная жизнь, полная опасностей и лишений. Это совершенно иной мир, непонятный человеку, никогда не видевшему войны. Здесь люди живут совсем другими интересами. Будничные мелкие заботы тут отпадают, и люди живут лишь настоящим днем, чутко прислушиваясь к орудийному грому, ибо фронт не всегда устойчив, и каждую минуту он может сдвинуться вперед или назад, и тогда тысячи подвод и десятки тысяч людей покинут свои временные убежища и длинными вереницами обозов потянутся по шоссейным и проселочным дорогам. Но сейчас фронт по реке Сан устойчив, и со дня на день ждут, когда наши доблестные войска перейдут в решительное наступление и сломят сопротивление австрийцев.
