Затем они берут мертвое тело и волочат его по земле до кухни. Там несколько любопытных солдат обступят убитого.
– Кого ж это так? – спросит кто-нибудь.
Ему тем же спокойным, равнодушным тоном назовут несчастного. Потом тут же неподалеку выроют неглубокую могилку и зароют в ней бездыханное тело…
Однако будем продолжать рассказ. Я думаю, никогда еще в деревне Малые Горки не наблюдалось такого оживления, как теперь, во время стоянки нашего полка. Все дома, улички и дворы были заполнены солдатами. Некоторые, расположившись кучками и сидя на корточках, хлебали из котелков щи, другие уже успели вскипятить себе чайку, были и такие, которые уже успел и накушаться до отвала, и чаю попить, и теперь, не торопясь, прилаживал поудобнее свою амуницию. Отовсюду слышались шум, отрывистые восклицания, а временами – крепкая брань, без которой, кажется, русский человек обойтись не может, в какой бы обстановке он ни находился.
Вдруг впереди неожиданно для всех раздался гром нескольких орудий, и в то же время со знакомым леденящим душу шипением «вж-и-и-у-у»… пах! пах! пах!» разорвалось над нашими головами несколько шрапнелей. Не успели бело-красные облачка шрапнелей рассеяться в воздухе, как раздались новые громы. Опять со звоном и визгом лопнули шрапнели; послышались стоны раненых… «Ой, братцы, помогите!.. О, ё, ё, ёй!» – заголосил кто-то. На минуту произошло замешательство. Солдаты инстинктивно бросились к своим ружьям. В разных местах послышались окрики взводных, команды офицеров. Лошади начали рваться и храпеть. Одна, испугавшись треска шрапнелей, как-то вырвалась и вместе с походной кухней понеслась во весь опор через деревню, внося этим еще большую суматоху.
Наскоро одевшись, я тоже поспешно выскочил вместе с прапорщиком Муратовым к своей роте, недоумевая в душе, в чем дело. Я не предполагал, что противник мог быть так близко. На лицах солдата прочел растерянность. Нужно было тотчас бросить в эту серую солдатскую массу какое-нибудь шутливое словечко; я по опыту уже знал, что это лучшее средство для поднятия у них духа.
– Ничего, ребята, не смотри, это австрияк напоследок плюется! Вот увидите, сейчас он ноги на плечи и пошел! Пусть только мы явимся!..
Шутка подействовала. Солдаты рассмеялись и уже спокойно начали строиться в две шеренги. Через короткое время наш батальон вышел из деревни узкой колонной рядами и, извиваясь как змея, пополз лощинами, кустарником, прячась за скатами возвышенностей, всячески стараясь укрыться от взоров противника. На таких местах, где не было никакого укрытия, весь батальон двигался, согнувшись чуть не до самой земли. Австрийцы заметили движение нашей колонны, но благодаря умелому водительству нашего командира батальона капитана Шмелева они не могли взять точного прицела. Наш батальон вынырнет то на одном скате, то на другом, то вдруг окажется совсем в противоположной стороне и, словно назло австрийцам, двигается открытой поляной. Пока австрийские батареи меняют прицел, чтобы осыпать поскорее поляну шрапнельным огнем, батальон уже исчез из вида и, точно дразнясь, показывается где-нибудь в другом месте. Австрийцы, видимо, нервничали и приходили в бешенство. Их шрапнели с бело-красным дымом, как стаи зловещих птиц, с воем носились мимо нас, то делая перелет, то недолет, то разрываясь сбоку нас, вызывая тем шутки и смех солдат. Второй батальон нашего полка двигался таким же порядком, между тем как третий пошел в обход с правого фланга. По донесениям разведчиков оказалось, что австрийцы оставили сильный арьергард для прикрытия поспешно отступавших главных сил. Когда до противника оставалось не более чем полторы версты, наш батальон остановился за обрывистым скатом, выслав вперед разведчиков. Эта остановка была необходима для того, чтобы приготовиться к решительному наступлению, а кроме того, нужно было дать достаточно времени третьему батальону, чтобы выполнить маневр обхода, от которого зависел успех боя. Снаряды австрийцев по-прежнему рвались вокруг нас, то на ударе, то шрапнелью, взрывая клочья земли и точно нащупывая свою жертву. Австрийцы постреливали из ружей, вероятно, по разведчикам, и пули, как заблудившиеся пчелки, изредка протяжно посвистывали над нашими головами.
Так просидели мы на одном месте около часа.
Вдруг слева от нас вспыхнула ружейная трескотня, застучали австрийские пулеметы. Бой закипел. Это пошел уже в наступление второй батальон. Наш батальон точно очнулся от сна: люди вскочили на ноги, некоторые поправляли на себе снаряжение, другие спешили докурить цигарки. Но вот послышался зычный голос капитана Шмелева: «Батальон, в цепь!» Как воды весеннего ручья, покатились волны солдат вправо и влево у ската, где укрывался батальон. В минуту уже вытянулась длинная цепь, так что фланги ее терялись из виду, и залегла. Первая рота оставалась на том же самом месте в резерве. Ей капитан Шмелев приказал двигаться в некотором отдалении за нашим правым флангом, так как этот фланг был обнажен. «Батальон, вперед!» – снова скомандовал капитан Шмелев. Цепь поднялась и быстрым шагом двинулась вперед. Перед нами была небольшая возвышенность, которая еще некоторое время скрывала нас от взоров противника. В этот момент наша батарея, ставшая позади нас на позицию, открыла беглый огонь по австрийцам. В бою ничего не может быть приятнее, как слышать позади себя мощные раскаты артиллерии, этой могучей и верной спутницы пехоты. Тогда на душе становится веселее, и сам не знаешь, откуда берутся энергия и силы. Вот и теперь, подбодряемые грозными раскатами нашей батареи, люди заметно оживились и, перевалив через вершину возвышенности, бесстрашно скорым шагом всей цепью пустились по открытому скату. Австрийцы, видимо, были ошеломлены нашим неожиданным появлением. Они сели в окопе на противоположной возвышенности в расстоянии не более версты. Их одиночные люди временами то показывались над своими окопами, то снова исчезали. Едва мы пробежали по открытому месту несколько десятков шагов, как австрийцы открыли огонь по всему фронту. После этого славного боя в наши руки попало много пленных и несколько орудий и пулеметов.
Разбив арьергард противника, наш полк, свернувшись в колонну, продолжал безостановочное наступление по пятам австрийцев. Мы двигались по шоссе. Повсюду встречали следы поспешного отступления врага: по пути попадались сброшенные в канаву по сторонам шоссе зарядные ящики, местами валялись рассыпанные патроны, обрывки обмундирования, помятые фляжки и изодранные ранцы и какие-то грязные, окровавленные тряпки. Все это были единственные следы страшных кровопролитных боев, потому что вокруг нас все дышало миром и радостью. На ясном в этот день, безоблачном небе ласково, точно улыбаясь нам, светило солнышко, заливая своими лучами живописную местность с ее оголенными влажными холмами, с чистенькими деревушками, сияющими перелесками и сверкающими быстрыми ручейками. Это был чудесный осенний денек, один из тех, которые бывают в Галиции чуть не до декабря месяца. По гладкому шоссе было приятно и легко идти, точно это было не победоносное наступление, а приятная послеобеденная прогулка. Как и в окружающей природе, на душе у нас было светло и ясно, кажется, если бы были у нас крылья, так бы и полетели вперед, сами не зная куда. У солдат были веселые, сияющие лица, точно праздничные. Они вполголоса переговаривались между собой. Канонада стихла, нигде не слышалось ни одного выстрела, точно не было никакой войны. Привыкшее к грому и шуму ухо как-то не мирилось с этой наступившей тишиной, нарушаемой только легким топотом сапог солдатских ног да тарахтением пулеметных двуколок. Уже день клонился к вечеру, когда наш полк подходил к небольшому, но чистенькому австрийскому городку Бохнии, в районе которого полку было приказано стать на ночлег. От деревни, где мы расположились на отдых, до Бохнии было около двух верст. В сумерках смутно выступали над темным пятном города силуэты двух-трех каких-то башен, не то костелы, не то ратуши. Несмотря на усталость от длинного перехода и от всех впечатлений истекшего дня, как-то захотелось попасть в городскую обстановку, к тому же надо ведь было взглянуть на Бохнию, доставшуюся нам после такого упорного, горячего боя.
