– Первый батальон за мной!
Быстрым шагом, почти бегом вышли мы с правой стороны деревни N, если повернуться лицом к противнику. Видя это, 2-й батальон двинулся левее ее, а 3-й батальон остался в деревне. Таким образом, с невероятной быстротой наш полк развернулся для боя. И было вовремя, потому что едва роты начали рассыпаться в цепь, как раздался гром орудий. С бешеным воем пронеслись над нашими головами несколько снарядов и почти одновременно с треском разорвались несколько позади нас и низко над землей. Белые облачка шрапнелей и замечательная меткость первого орудийного залпа указывали на то, что перед нами были регулярные германские войска. Впервые нам приходилось встретиться на полях сражений с германцами. Слава об их жестокости и упорстве в бою была известна не только офицерам, но и солдатам. Потому давно уже не было в измученных солдатских сердцах такого мощного боевого порыва, как в этот раз, когда приходилось помериться силами с грозным непобедимым врагом. Рассыпавшись в цепь под сильным артиллерийским огнем, наш полк начал наскоро окапываться. Были уже убитые и раненые. В это время из опушки леса вышли густые колонны противника и начали стремительно наступать на нас. Расстояние было небольшое, около версты. Вдоль нашей линии глухо затрещали выстрелы. Капитан Шмелев обходил позицию нашего батальона и шутками и веселыми замечаниями поддерживал бодрое настроение солдат. Известный читателю молодчина пулеметчик Василенко уже установил свой пулемет как раз посредине нашей роты и спокойно выжидал, как охотник свою добычу, пока враг подступит ближе. Загрохотала, наконец, и наша артиллерия. Снаряды, и наши, и неприятельские, как ураган носились над нашими головами. Облачка наших шрапнелей окутывали наступавшие колонны врага, нанося ему большие потери, но они, подобно волнам, неслись на нас. Настойчивость и бесстрашие противника начинали нервировать наших солдат; чаще и чаще трещали ружья. С замиранием сердца я следил в бинокль за наступлением врага. Уже нас отделяло расстояние только в несколько сотен шагов. Сквозь орудийную и ружейную пальбу доносились уже крики шедших в атаку германцев. Артиллерийский огонь противника достиг своего крайнего напряжения. Тяжелая артиллерия присоединилась теперь к легкой, и кучи снарядов рвались в воздухе, рыли землю вокруг наших неглубоких окопов, наполняя воздух вонючим, едким дымом и каким-то адским громом, треском и визгом. Казалось, в несколько минут все будет уничтожено этим убийственным огнем, и изуродованные, разорванные на части люди смешаются с землей… Уже стал ослабевать ружейный огонь наших цепей, подавленный ураганным огнем врага. Еще несколько минут непрерывного боя, и гибель была бы неизбежна. Остатки наших бойцов были бы переколоты нахлынувшими германцами. Но в этот момент один за другим, словно по команде, заработали наши пулеметы, молчавшие до этого времени для того, чтобы поближе подпустить противника и тем вернее поразить его в критическую минуту атаки. Эффект был полный. Уверенные в том, что артиллерийский огонь уничтожил наши окопы и вместе с ними нас, защитников, германцы заметались от этого неожиданного, губительного пулеметного огня. Воодушевленные этим внезапным успехом, наши цепи снова открыли жаркий огонь. Наша артиллерия тоже не жалела снарядов и опустошала ряды упорного врага. Наконец, германцы не выдержали этого жестокого огня и залегли недалеко от наших окопов. По всему фронту атака германцев была отбита с огромными для них потерями. Воодушевление наших войск не поддается описанию. Солдаты выскакивали из полузасыпанных снарядами, наскоро сделанных окопчиков и расстреливали растерявшегося противника. В порыве охватившего всех боевого энтузиазма наши сильно поредевшие цепи бросились на ошеломленного врага. Германцы открыли страшный ружейный и пулеметный огонь; особенно много было у них пулеметов, которые трещали без умолку пули, подобно свинцовому ливню, засыпали нас, образуя один какой-то сплошной визг и свист. Не отдавая себе отчета в том, что происходит вокруг, я бежал немного позади роты. Убитые и раненые падали и в невыразимых муках корчились на земле. Но воспаленное боевой горячкой воображение не воспринимало глубоко творившегося вокруг ужаса человеческой бойни. Затуманенный, лихорадочный взгляд лишь мельком скользил по застывшим, остававшимся позади нас трупам павших героев. Мы ничего не видели, ничего не слышали вокруг себя и, точно опьяненные, бежали туда, где трещали ружья и пулеметы и где уже ясно виднелись германские каски… Уже близко… Вот он, этот страшный надменный враг… Еще немного… Понеслось по цепи «ура!». Вдруг огонь противника сразу затих, и германцы, бросая оружие и пулеметы, обратились в бегство. Почти в тот же момент оставшаяся в живых горсть храбрецов вскочила в их неглубокие, тоже наспех вырытые окопы. В окопах с окровавленными повязками на ногах, на руках и на голове лежало несколько раненых германцев. Остервенелые солдаты с исказившимися от злобы лицами бросились к ним с винтовками в руках, намереваясь их заколоть, и только сердитый окрик прапорщика Муратова, находившегося поблизости, спас этих несчастных от неминуемой гибели. Около окопов валялись пустые гильзы, целые пачки с боевыми патронами, каски, обрывки бинтов, несколько ружей и даже четыре пулемета.
Неожиданная, блестящая победа над грозным врагом вскружила нам всем голову. Какой-то суеверный инстинктивный страх перед германскими полчищами, про которые у нас в полку ходили разные преувеличенные, отчасти даже нелепые слухи, теперь, после поражения германцев, рассеялся как туман. Правда, они проявили в бою большое упорство, и необычайная сила и меткость их артиллерийского огня едва не решили исход боя, но все же они не выдержали стремительного натиска наших войск и бежали…
Однако нельзя было зевать. Каждую минуту враг мог оправиться и перейти в контрнаступление. В ожидании распоряжений капитана Шмелева о дальнейших действиях, я приказал своей роте залечь в германских окопах, а сам, став на одно колено, непрерывно наблюдал в бинокль за противником. День стоял солнечный и теплый, как летний, и только пустынные серые поля и обнаженные деревья и кусты небольших, разбросанных по холмам перелесков напоминали об осени. Вправо и влево от нас еще кипел бой. Среди рокочущей ружейной перепалки и артиллерийской канонады, отчеканивая каждый удар, строчили, как швейные машины, пулеметы. Между тем враг не дремал. Вскоре я с беспокойством заметил впереди во многих местах холмистой местности густые колонны германцев. Сомнения не было: противник опять перешел в наступление большими силами. Недалеко от меня бравый пулеметчик Василенко со своими помощниками уже устанавливал свой пулемет, а левее его в нескольких десятках шагов возился над германскими пулеметами прапорщик Муратов, хорошо знакомый с пулеметным делом. Несколько снарядов на удар сделали небольшой перелет и с грохотом разорвались, подняв фонтаны черной земли. Запели на разные лады осколки и с коротким, глухим стуком рассыпались по сторонам. Со второй очередью снаряды легли около самых окопов, и вслед за этим снова начался адский артиллерийский огонь. Гранаты с оглушительным грохотом, сливаясь с громом канонады, взрывали землю вокруг наших окопов. Некоторые снаряды попадали в самый окопчик, занятый каким-нибудь солдатиком, но после взрыва на месте окопчика оставалась лишь небольшая воронка, а тело несчастного героя, разорванное на мелкие части, разлеталось вокруг вместе с комьями земли. Шрапнели непрерывно рвались низко над головой, и сквозь их густые облака дыма зловеще сверкали огненные языки. А впереди густыми колоннами, как туча, надвигался противник… Казалось, мы были обречены на гибель. Солдаты – эти безответные герои, измученные тяжелым ночным переходом и непрерывным боем с самого утра, не в состоянии были больше оказать серьезного сопротивления многочисленному врагу. Весь запас энергии был израсходован, и только свежие значительные подкрепления могли спасти положение. Но мы все хорошо знали, что позади нас в резерве никого нет. Давно у меня на душе не было так скверно, как в эту злополучную минуту. Я лежал в сыром неглубоком окопчике, не смея пошевелиться и ожидая каждое мгновение быть разорванным на части каким-нибудь германским снарядом. Комья земли больно ударяли меня то по спине, то по голове; сильные порывы воздуха от частых взрывов били в лицо, стесняя дыхание, а осколки, как назойливые мухи, визжали и стонали вокруг… Казалось, жизнь и смерть оспаривали друг у друга каждую пядь земли. Но, несмотря на этот адский огонь, от которого не было никакой защиты, солдаты, верные своему долгу, лежали в своих полузасыпанных окопчиках и безропотно ожидали своей участи, готовясь дать врагу последний решительный отпор. Это были еще наши славные, испытанные в боях части, не знавшие поражения. Положение с каждой минутой становилось серьезнее. Враг приближался. Наша артиллерия делала отчаянные усилия остановить его своим огнем. Но германские снаряды, корректируемые с воздушного шара, очень похожего на колбасу, всюду нащупывали наши батареи, и потому им часто проходилось менять свои позиции. Но вот огонь нашей артиллерии внезапно прекратился. Сердце мое дрогнуло от тяжелого предчувствия. «Мы погибли… Артиллерия отступает!..» – промелькнуло у меня в голове. В этот критический момент какой-то солдатик, то припадая к земле, то снова поднимаясь, как только рев снарядов немного затихал, бежал по направлению к моему окопчику. Добежав до меня, солдатик почти упал на землю. Лицо его, на котором выступали крупные капли пота, было бледно, как стена, руки его дрожали, а по левой щеке, смешиваясь с каплями пота, сбегала струйка крови. Это был Сумочка – вестовой капитана Шмелева.
