– Господа офицеры! – как на параде скомандовал он, приложив руку к козырьку и сделав при этом серьезное лицо.
Мы оглянулись на его звонкий, веселый тенорок и засмеялись. Он был большой шутник.
– Павел Яковлевич! Дайте ему по шее! – воскликнул капитан Шмелев, обращаясь к прапорщику Ковальскому.
Тот с пресерьезным видом ухарски плюнул в кулак и размахнулся… Поручик Юшкевич пригнулся и завизжал писклявым еврейским голосом, как еврей, которого бьют:
– Ой, вей, вей!.. Гевалт.
Все покатились от хохота. Даже солдаты, бывшие неподалеку от костра и видевшие эту сцену, не выдержали и рассмеялись.
– Ну, Вася, удружил, – добродушным басом проговорил капитан Шмелев, – на, выпей!
При этих словах наш «баталионер» открыл фляжку и налил содержимое в чарку, служившую в то же время и пробкой для фляжки.
– О це добре! – оживясь, по-хохлацки сказал поручик Юшкевич, после того как не поморщившись выпил чарку и отдал ее обратно капитану Шмелеву.
У некоторых во фляжках тоже нашлось подкрепительное, появились консервы, или «концерты», как их попросту называют солдаты. Благодаря вину беседа приняла оживленный характер. Заговорили, конечно, о боевых действиях и волновавшей всех неудачной Краковской операции.
– Все это можно было предвидеть, – с апломбом произнес штабс-капитан Ласточкин. – Я уже после Бохнии вам говорил, помните, господа, тоже как-то на привале, что мы зарываемся… На черта нам было брать этот Краков? После Бохнии нужно было обязательно остановиться, собраться с силами, а там уже видно было бы, что дальше предпринять. А то, помилуйте, как бешеные несемся за убегающими австрияками, упиваемся кажущейся победой, а у самих в тылу хоть шаром покати! Ведь известно же, что под Лящинами у нас в корпусном резерве было всего две роты. Вы только подумайте, в корпусном резерве! Ну вот, конечно, и напоролись на германский кулак! На месте главнокомандующего я поступил бы не так…
– Ишь, наш стратег уже пошел писать… – вполголоса пробурчал капитан Шмелев, толкая в бок стоявшего рядом с ним поручика Морозова.
– А по-моему, больше всех виновата в нашем разгроме эта сволочь! – пискливым тенорком отозвался поручик Юшкевич, мотнув головой в сторону солдат. – Разве это войско? Это стадо баранов… Никакого сознания; бей их в рыло, гони их палкой, тогда они пойдут вперед… Я эту публику хорошо знаю, все из-под палки делают, ну а с такими до Вены не дойдешь…
Меня покоробило от этих резких, доходящих до цинизма слов поручика Юшкевича. Невольно пришел на память бой под Лящинами, героическая атака горстки уцелевших храбрецов, паническое бегство германцев, и я горячо возразил поручику Юшкевичу.
– Нет, Василий Иванович, вы очень ошибаетесь, нужно быть слепым или чересчур пристрастным, чтобы не видеть подвигов наших солдат. Дайте им технику и умелое командование, и перед ними ничто не устоит…
– Ха-ха-ха! Нечего сказать, замечательные герои, которые выстрелом из винтовки умышленно отрывают себе указательные пальцы для того, чтобы отделаться от фронта.
– Ну, в семье не без урода, в каждой армии есть дезертиры…
На этом разговор наш был прерван, так как подъехал командир полка со своим штабом и скомандовал:
– Полк, вперед!
Все зашевелились. Офицеры торопливо пошли по своим местам. Отдохнувшие солдаты вскочили на ноги и начали поудобнее прилаживать амуницию. Вслед за командой командира полка раздалась команда капитана Шмелева:
– Первый батальон, вперед! – и передние ряды тронулись. За ними тронулся и весь полк.
Всю ночь почти безостановочно полк двигался форсированным маршем. Вокруг все было погружено в ночную мглу, и среди мертвой, наводящей жуть тишины гулко тарахтели колеса артиллерии, отчетливо раздавались фырканье лошадей, сдержанные окрики начальников и глухой, однообразный шум от топота сотен человеческих ног по шоссе. Изредка то там, то сям в ночном мраке вспыхнут какие-то таинственные огоньки и, точно переговариваясь между собою, мигнут несколько раз, погаснут и снова вспыхнут… Не подлежало сомнению, что это была сигнализация, спешившая передать австрийским войскам о движении нашей колонны. В одном месте такого рода сигнализация была настолько, если можно так выразиться, нахальной, что капитан Шмелев не выдержал, плюнул и с сердцем воскликнул:
– Тьфу ты, черти! Что они смеются над нами, что ли? Капитан Ласточкин, отрядите отделение и дайте три залпа по этим сволочам, прямо по огням!
Штабс-капитан Ласточкин взял первое отделение первого взвода и, отойдя с ним в сторону от шоссе на несколько шагов, остановился. Послышалась его команда:
– Отделение пли!..
Треснул залп, за ним – другой, третий. Зашипели как змеи пули. Мгновенно сигнализация прекратилась: огни погасли и больше не вспыхивали. Забрезжил рассвет, туманный и сырой. День обещал быть пасмурным. В небольшой покрытой кустарником лощине, по дну которой протекал веселый ручеек, наш полк остановился на небольшой привал. Развели костры, вскипятили и попили чайку и едва только прилегли на сырую землю немного отдохнуть и вытянуть усталые члены, как снова послышалась команда «Вперед!», и полк, быстро построившись, двинулся дальше. Был уже день. Все вокруг выглядело так уныло: однообразно серое небо, и пустынные серые поля, и поддернутые желтизной леса, молчаливые, точно вымершие деревушки, мимо которых мы проходили. И на душе было невесело. Мы шли, вернее сказать, даже почти бежали, настолько стремительно было наше отступление. Но никто не знал, как долго еще продолжится наше позорное бегство и где мы, наконец, остановимся. И это после таких славных побед! После таких нечеловеческих подвигов! Наше отступление велось уже не тем путем, каким мы двигались на Краков. Бохния осталась где-то в стороне. Кончилась холмистая местность после боя у Лящин, и дальше шла уже более или менее равнинная с песчаным грунтом и часто встречающимися сосновыми лесами. Население этой местности было беднее, нежели в Краковском районе. Шоссейные дороги здесь были реже. С самого утра мы уже двигались по песчаной дороге, и оттого поход сделался еще тяжелее. Изнуренные люди и лошади едва волочили по песку ноги. Несмотря на то что день был прохладный, лица солдат были мокрые от пота, а лошади были взмылены, точно после бешеной скачки. Около полудня на пригорке показалась небольшая деревушка N, в которой предполагался большой привал. Ряды утомленных людей подтянулись плотнее; каждый напряг свои последние силы, чтобы скорее достичь места желанного отдыха. Обоз уже стоял на месте в деревне, и в походных кухнях был готов обед, приятный запах которого, словно дразня и заигрывая, забирался нам в ноздри, вызывая волчий аппетит. Едва с веселым гамом и шумом рота за ротой стали размещаться по отведенным им квартирам, как быстро разнеслась весть, что командир полка уезжает. Правда, слухи о том, что нашему командиру предложено сдать полк за нераспорядительность вообще, а в особенности в бою у Лящин, ходили давно, но никто не мог думать, что это случите я так скоро.
В тот момент, когда я собирался войти в свою халупу, меня окликнул прапорщик Ковальский:
