Мы уже почти подошли к Ленке-Седлецкой, когда к жаркому ружейному огню австрийцев присоединились орудийные залпы австрийской батареи, бившей нам во фланг. Шрапнели с бело-красным дымом рвались низко над нашими цепями. Затакали лениво, точно спросонья пулеметы, но было уже поздно, огонь австрийцев был для нас уже безвреден, так как наша цепь залегла под почти вертикальным косогором у самой деревушки. Огонь австрийцев не прекращался. Пули цокали и щелкали по деревьям, сбивая ветки, изрешетили весь сарай, приютившийся вблизи косогора. Барабанная перепонка готова была лопнуть от резкой и громкой ружейной трескотни, которую не передать словами. Наступила нежелательная для успешного исхода боя заминка. Залегших за косогором солдат не так-то легко было теперь поднять на ноги и бросить в решительную атаку. Здесь на сцене должна была появиться сильная и решительная личность, и такой личностью оказался капитан Шмелев.
В своей желтой кожаной куртке, с нахмуренным, строгим лицом он вдруг появился среди нас, точно грозная туча, не обращая никакого внимания на треск, свист и шум, стоявший вокруг.
– Роты, вперед, вперед! Не робей!.. – раздался его твердый голос, который не могла заглушить даже ружейная трескотня.
Свои слова капитан Шмелев подкрепил энергичными жестами. Необходимый толчок был дан. Притаившиеся за косогором люди зашевелились. Одна за другой согнутые почти до земли фигуры в серых шинелях перебегали вперед. Некоторые из них, наотмашь вскинув руки, валились как подкошенные, сраженные пулей, и оставались неподвижными; другие, раненые, обливаясь кровью, ползли назад… Ружейный огонь усилился, стрекотали стальные кузнечики-пулеметы. Пули сыпались градом, сметая всех, кто выскакивал из-за косогора. Но, несмотря на это, на смену убитым и раненым являлись новые смельчаки, и, таким образом, неожиданно для австрийцев точно из-под земли, перед самым их носом, в каких-нибудь двухстах шагах, выросла наша цепь. Уже слышались из цепи частые глухие выстрелы. Не отдавая себе хорошо отчета во всем происходившем, но бессознательно повинуясь какой-то неведомой, стихийной силе, я тоже выскочил вперед за другими… Пули с остервенением визжали и цокали вокруг меня, не было никакой возможности подняться. Моя рота залегла на правом фланге, левее, совсем близко, находилась Ленка-Седлецкая. Еще несколько минут наши цепи лежали в нерешительности на гладком, как стол, поле. Но вот около деревушки все зашевелилось… Нестройными темпами серые шинели устремились вперед. Раздалось дружное «ура!». Это наши пошли в атаку под личным руководством капитана Шмелева. Забыв про смертельную опасность, увлекаемые примером, люди моей роты все как один человек вскочили и с криком «ура!» бросились тоже вперед. Но вдруг в этот момент в упор нам затрещал пулемет. Все мы упали на землю и прижались к ней, пока пулемет косил. И действительно, это было единственное спасение от этого страшного смертельного оружия. В течение какой-нибудь минуты несколько сотен пуль сплошной, ровной струей пронеслись почти около самых наших спин, едва только не задевая нас и заставляя от ужаса шевелиться на голове волосы… «Зын-зын-зын…» – быстро, быстро резало ухо, а тут еще оглушительная стрекотня. Как будто хлестали десятки тысяч бичей. И среди этого хаоса звуков все еще доносилось прерывистое «ура!». Кто его знает, взята деревушка или нет. Находясь под таким убийственным огнем, трудно что-нибудь сообразить. Но вот пулемет умолк. Точно в каком-то экстазе я вскочил снова на ноги и бросился вперед, не замечая того, что цепь не двинулась с места. Одиноко и жалко прозвучало мое «ура!».
– Что же вы, сволочи, лежите? Вперед, сукины дети! – заорал кто-то нечеловеческим голосом. В этом голосе нетрудно было узнать известного уже читателю подпрапорщика Бовчука.
Как стадо баранов, повинуясь сердитому окрику пастуха, толкаясь и давя друг друга, ринулась моя рота вперед с криком «ура!». Снова в упор открыл огонь пулемет. Мы залегли, но ненадолго. Пулемет внезапно умолк. В деревушке опять послышалось «ура!», и по всей линии австрийских окопов замелькали убегающие фигуры. Теперь уже не надо было криками и угрозами подталкивать вперед обалдевших от ужаса солдат. Победа была очевидна. С криком «ура!» все дружно устремились вперед и вскочили в австрийские окопы. Испуганные австрийцы с побледневшими, растерянными лицами, как козы, выскакивали из окопов. Одни из них с поднятыми кверху руками сдавались и молящим о пощаде голосом выкрикивали: «Рус! Рус!» Другие же бежали прочь, низко пригнувшись к земле. По всей линии замелькали сгорбленные убегающие фигуры австрийцев с ранцами на спине. Но немногим удалось спастись. Увлеченные горячкой боя, наши солдаты, кто стоя, кто с колена, а кто лежа, открыли частый огонь по отступающим почти в упор, и австрийцы, кувыркаясь, как подстреленные куропатки, гибли на наших глазах, устилая своими трупами поле сражения. Прислонившись к стене какого-то полуразрушенного, продырявленного пулями и осколками сарая, я с замиранием сердца следил за ходом боя. Со всех сторон раздавался треск ружейных выстрелов, пахло порохом. Около самого моего уха, так что газы ударяли мне в лицо, усердно палил из ружья в забывчивости какой-то молоденький солдатик.
– Да ты опомнись! Смотри, куда стреляешь! – прикрикнул я на него.
Солдатик кинул на меня бессмысленный, оторопелый взгляд, ступил шаг в сторону и продолжил свою бестолковую пальбу. Хороший подзатыльник подпрапорщика Бовчука, подскочившего к нему в эту минуту, отрезвил беднягу, попавшего первый раз в бой.
– Иди вперед пять шагов, болван, тогда и пали! – скомандовал подпрапорщик Бовчук.
Солдатик повиновался, пробежал несколько шагов и, легши на землю, посылал в сторону австрийцев пулю за пулей. Вдруг среди ружейной трескотни из моей цепи, залегшей в австрийские окопы, с какими-то неясными криками выскочила группа солдат, человек пять-шесть, и стремительно побежала вперед. Впереди всех виднелась рослая фигура командира 4-го взвода старшего унтер-офицера Коваленко. Я и подпрапорщик Бовчук стали кричать, чтобы солдаты не стреляли. Ближайшие к нам люди прекратили огонь. Я с любопытством впился глазами в эту группу нескольких молодцов, решившихся на какой-то смелый шаг. Вскоре мне стало ясно все: впереди, шагах в ста несколько австрийцев тащили что-то похожее на пулемет. Сердце мое запрыгало от радости. «Вот если бы им удалось отбить пулемет!» – мелькнуло у меня в голове. Заметив приближение наших молодцов, австрийцы остановились и дали несколько выстрелов; один из преследователей упал, но это не смутило остальных. Когда оставалось каких-нибудь несколько десятков шагов до австрийцев, они дали два дружных залпа и снова с криком «ура!» бросились вперед. Трое австрийцев, сраженные пулями, упали, а двое подняли кверху руки. Через несколько минут ко мне подходили с раскрасневшимися, вспотевшими лицами и со сбитыми на затылок шапками трое молодцов вместе с унтер-офицером Коваленко, а около него шагали, понуря голову, два австрийца и несли пулемет, вероятно, тот самый, который еще так недавно вырвал столько жизней из рядов моей роты. «Молодцы, ребята, представлю вас к Георгиевскому кресту!» С веселыми, благодарными улыбками взглянули на меня эти серые, скромные герои, так просто совершившие смелый подвиг. Но в тот момент бедняги и не подозревали, как жестоко отнесется к ним безжалостная судьба, не щадящая ни героев, ни трусов, ни правых, ни виноватых. Не успел я окончить последние слова, как загремела наша артиллерия, по ошибке открывшая огонь по своим. С бешеным воем пронеслись снаряды… Несколько гранат с грохотом взрыли кверху столбы черной земли… «Господи! Что они делают!» – подумал я и инстинктивно плотнее прижался к стенке сарая. Еще минута и снова очередь. Одна за другой, клубясь белым дымом, лопнули над нами четыре шрапнели. Пули как горох засыпали все место вокруг нас. Послышались проклятия и стоны. Я взглянул перед собой и обмер от ужаса и жалости: в нескольких шагах от меня недвижно лежали в застывших позах, с оскаленными зубами и открытыми стеклянными глазами четыре героя, отбившие только что австрийский пулемет… Между ними был еще и один австриец, тоже убитый наповал; другой же австриец и унтер-офицер Коваленко каким-то чудом остались невредимы. Как бы по какой-то иронии судьбы наша артиллерия, заметив, вероятно, ошибку, вдруг прекратила огонь, но в тот самый момент забарабанили австрийские пулеметы, притаившиеся, вероятно, на крыше какого-нибудь местечкового дома. Пули стучали по соломенной крыше сарая, около которого я стоял, вырыв клочья почерневшей соломы, били в стены, с визгом рикошетировали о землю. Вдруг я почувствовал, как что-то с силой рвануло меня за правую полу распахнувшейся шинели. Окинул себя испуганным взглядом. На шинели виднелись крупные пятна крови. Пуля в нескольких местах прорвала шинель и разорвала в клочья верхнюю рубашку ниже пояса. Я чувствовал, как бледность покрыла мое лицо. Животный, унизительный страх охватил меня; страх за свою жалкую, ничтожную жизнь. В первое мгновение мне показалось, что я смертельно ранен. Но уже в следующий момент, пощупав рукой задетое место, я понял, что пуля разорвала только мою одежду, не причинив мне никакого вреда.
