На другой день мы еще нежились в постели, когда вошел Франц и с невозмутимым, как всегда, выражением лица подал мне хорошо знакомый маленький запечатанный конвертик от командира батальона. Сердце мое так и екнуло.
– Что там еще? Неужели опять куда-нибудь пошлют с визитом к австрийцам? Тьфу ты, черт, надоело… – с нескрываемым беспокойством произнес прапорщик Муратов.
– А вот посмотрим…
Я торопливо разорвал конверт и бегло прочел записку.
– Ничего, все обстоит хорошо. Можете, Николай Васильевич, повернуться на другой бок и спать дальше.
– Нет, спать уже не хочется, выспался… А что там?
– В 12 часов новый командир полка будет принимать полк, и после – панихида.
Одевшись и напившись чаю, я вышел из дому, чтобы лучше посмотреть то место, где мы находились. День был пасмурный, но погода стояла мягкая. Деревня Повензов оказалась довольно значительным населенным пунктом, гораздо больше, чем мне показалось с вечера, расположенным на высоком холме, с которого открывался широкий вид на окружающую местность. Верстах в десяти чуть-чуть слева серым пятном выделялся Тарнов. Он точно приютился у подножия отрогов Карпат, неясно вырисовывавшихся в туманной дали.
Правее местность была довольно ровная. На сером фоне темнели деревушки, кое-где виднелись перелески, но в общем растительности было мало, и только в районе Дунайца она заметно была гуще. Там, теряясь между складками местности, пролегала передовая линия, где кровью решались судьбы нашего отечества. Точно притаившийся где-то гигантский лев, рыкали орудийные раскаты в разных частях фронта. Ружейная стрельба не доносилась.
Сама деревня Повензов имела необыкновенно оживленный вид благодаря присутствию солдат, которые шныряли в разные стороны, наслаждаясь свободой и покоем мирной обстановки. У всех подобно тому, как и у меня, было бодрое и радостное состояние духа, вызванное спокойно проведенной ночью и особенно инстинктивным счастливым сознанием того, что ты вышел из опасных боев здоровым и невредимым, между тем как многие-многие твои соратники или, обливаясь кровью, вышли из строя, или пали на поле смерти…
Взглянув на часы, я поспешил к своей «штаб-квартире», так как время уже было собираться на панихиду.
Около 12 полк уже был в сборе и расположился в каре
[19]. Посредине стоял небольшой аналой, на котором лежали крест и святое Евангелие. Наш полковой священник, высокий и худой старик, разговаривал с капитаном Шмелевым, стоявшим недалеко от аналоя и командовавшим полком. Офицеры группами беседовали около своих батальонов. На самом правом фланге была полковая музыка во главе со своим капельмейстером, полным, уже пожилым человеком. На самом левом фланге поместилась молодецкая пулеметная команда под начальством поручика Тарасова, того самого, который с таким чувством спел «Спите, орлы боевые», когда мы, офицеры, собрались у капитана Шмелева после боя под Ленкой. Картина этого горячего боя живо предстала в моем воображении, и сердце мое болезненно сжалось, когда я нечаянно скользнул взглядом по рядам нашего батальона и сравнил его с другим батальоном. От нашего батальона не осталось и половины.
Вдруг в некотором отдалении верхом показался наш новый командир полка в сопровождении нового адъютанта поручика Сорокина и нескольких конных ординарцев.
– Господа офицеры, по местам! – раздался громкий голос капитана Шмелева. Полк зашевелился, устраивая и выравнивая свои ряды.
– Полк, смирно! Слушай, на-краул! – скомандовал капитан Шмелев и, обнажив шашку и держа ее перед лицом острием кверху, твердым шагом направился к новому командиру полка.
Между тем командир полка полковник Бойвид, молодцевато соскочив с коня и бросив узду подбежавшему ординарцу, спокойной походкой пошел навстречу капитану Шмелеву. Выслушав рапорт, полковник Бойвид подал капитану Шмелеву руку и пошел вдоль фронта полка, здороваясь с каждым батальоном в отдельности. Воспользуемся этим случаем, чтобы сказать несколько слов о личности нового командира полка. Внешностью своей полковник Бойвид производил довольно приятное впечатление.
Он был среднего роста. Русые усы и маленькая русая аккуратно подстриженная бородка клином придавали его еще довольно моложавому лицу симпатичное выражение, а серые умные глаза смотрели спокойно и приветливо. Полковник Бойвид был начальником К. военного училища. Это сама по себе хорошая и даже отчасти привилегированная должность. Но служба в тылу, вероятно, не удовлетворяла патриотических чувств полковника Бойвида, а может быть, здесь играли некоторую роль честолюбивые мысли. Во всяком случае, так или иначе, полковник Бойвид выразил желание ехать на фронт, и потому как академик он сразу получил полк. Вакантным оказался наш полк.
Поздоровавшись со всеми батальонами, полковник Бойвид стал посредине каре и произнес краткую, но горячую речь, в которой выразил свою радость по поводу того, что он, полковник Бойвид, назначен командиром такого молодецкого, славного полка, как наш, прославившийся своими боевыми трудами, благодарил всех офицеров и солдат за верную службу Родине, особенно наш 1-й батальон за недавний блестящий бой под Ленкой-Седлецкой. В заключение полковник Бойвид выразил надежду и желание, чтобы и под его руководством наш полк высоко держал свое знамя и увенчал бы его ореолом новых побед.
Капитан Шмелев от имени полка ответил краткой приветственной речью и провозгласил «ура» в честь нового командира полка. Раздалось дружное «ура», и музыка заиграла туш
[20]. Когда музыка кончила играть и водворилась тишина, капитан Шмелев скомандовал:
– На молитву, шапки долой!
Певчие без винтовок вышли на середину, и вскоре раздались печальные напевы. Началась панихида. На душе стало тяжело, словно что-то сдавило грудь. У многих на глазах выступили слезы. Никогда еще так грустно и так трогательно ни звучали знакомые мотивы панихиды, и никогда еще не были полны такого глубокого смысла и значения слова молитвы об «упокоении рабов Божиих, православных воинов, на поле брани живот свой положивших…»Тихо и задушевно понеслись к небу, как священный фимиам, чудные звуки «Вечной памяти»… А там, на фронте, точно кощунствуя и насмехаясь, грозно вторили орудийные раскаты… И странно, и непонятно было слышать это непостижимое сочетание мощных звуков, выразителей ненависти и злобы, страдания и смерти, с этими чистыми и тихими звуками молитвы, звуками покоя, любви и примирения…
По окончании панихиды роты во взводной колонне прошли церемониальным маршем мимо командира полка и затем направились по своим квартирам, а офицеры были приглашены в здание местной школы.
Через несколько дней наступил сочельник. Приближение праздника Рождества Христова не внесло никаких перемен в нашу жизнь. Все было как и всегда. Время от времени доносилась орудийная канонада; изредка высоко в небе, шумя своим мотором, точно гигантский орел, пролетит австрийский аэроплан. В Повензове из стороны в сторону сновали солдаты. И только вечером в сочельник, когда мы с прапорщиком Муратовым сели за стол, чтобы отведать кутьи, вдруг душу овеяло нежное обаяние праздника, того самого праздника, в который небесное воинство в сиянии яркой звезды, явившейся волхвам, дало человечеству, погрязшему во зле и кровопролитиях, эти чудные слова: «Слава в вышних Богу и на земле мир»…
