«Ну, сейчас будет мост», – подумал я. И действительно, дорога круто свернула вправо; по сторонам дороги местность заросла густым кустарником, а там, где тесной гурьбой сгустились темные массы деревьев, там шумно катил свои быстрые воды Дунаец. А вот и мост. С глухим топотом рота за ротой переваливали через мост на ту сторону Дунайца. Я нарочно подошел ближе к перилам и заглянул в пучину реки, силясь рассмотреть ее мутные волны. Вода бурлила и кипела под нами, точно негодуя на то, что ее холодную грудь сдавили крепким мостом. Изредка бледный отблеск вспыхнувшей где-нибудь австрийской ракеты вдруг озарял далеко всю окружающую местность, и чем-то сказочным веяло от вида бурной реки, озаренной фосфорическим блеском, с густыми великанами-ивами по берегам, от этого моста, через который перекатывался такой же серый, как и эти мутные воды реки, поток людей со зловеще блестевшими штыками.
Куда и зачем они, эти люди, шли в эту темную ненастную ночь? А ветер, словно борясь с гигантскими деревьями, гудел и завывал в их ветвях. Где-то высоко над головой просвистела первая пуля…
Особенно как-то гулко раздавались редкие ружейные выстрелы, подхватываемые порывами ветра. Потянуло запахом дыма, указывавшего на близость окопов. Дорога в этом месте совершенно размыта, и приходилось двигаться чуть не по колено в грязи. Подойдя к дамбе, роты молча начали расходиться по своим участкам. На этот раз я должен был занять со своей ротой крайний левофланговый участок, соприкасавшийся с соседней 42-й дивизией. Пройдя версты две вдоль дамбы, мы свернули вправо и пошли прямо по направлению к передовой линии. Все вокруг тонуло в непроглядной мгле, и только изредка вспыхивавшие ракеты позволяли на короткое время рассмотреть причудливые очертания складок местности с небольшими лесками и разбросанными кое-где домиками. Теперь уже все говорило о непосредственной близости наших окопов: пахло дымом, слышался стук топора, которым рубили дрова, а может быть, поправляли проволочные заграждения; глухо доносились редкие выстрелы наших секретов, и пули, как шипящие змеи, прорезывали непроглядную тьму. Впереди ярко зажглась ракета и, подхваченная ветром, понеслась прямо на нас, упав недалеко от наших окопов. При свете ее я успел разглядеть вблизи какие-то развалины, два-три уцелевших домика и около них несколько деревьев, а впереди саженях в ста проходили наши окопы, опоясанные проволочными заграждениями. Когда ракета погасла, стало еще темнее, так что не было никакой возможности ориентироваться. Но при помощи проводников
[27] взводы стали расходиться по своим участкам.
Окоп ротного командира находился как раз в центре участка. Согнувшись в три погибели, мы с прапорщиком Муратовым приподняли полу палатки, закрывавшей вход, и вошли в середину. Окопчик был низенький и настолько узкий, что едва-едва можно было двум рядом улечься. Печурки тоже не было; ее заменял «камин», но, конечно, это только громкое название. На самом деле просто в стене была вырыта яма с дымоходом. В момент нашего прихода в «камине» ярко пылали и потрескивали сухие дрова. Это только одно как-то скрашивало и оживляло похожую на могилу землянку.
При нашем появлении навстречу нам поднялся командир сменяемой роты, какой-то прапорщик с приветливой улыбкой на молодом лице.
– Как же вы живете в этой могиле? Ведь тут, наверное, собачий холод! – спросил я.
– Да, это-то правда, холодновато… Пока еще топится, так ничего, подсядешь к огоньку и греешься… – конфузливо улыбаясь, ответил прапорщик, словно чувствуя себя виноватым в том, что ему приходится сдавать такую плохую землянку. Пожелав нам счастливо оставаться, прапорщик поспешил уйти, не дав мне даже необходимых сведений, касающихся расположения нашего участка.
– Вот так попали в апартаменты! – протяжно воскликнул прапорщик Муратов, подсаживаясь к «камину» и грея над огнем озябшие руки. Это что-то вроде Сана и Ленки, только, пожалуй, похуже, так как теперь наступила зима.
– Да, надо будет сказать, чтобы хоть дверь приделали.
Пока мы грелись, пришел подпрапорщик Бовчук и, едва пролезши через отверстие землянки, доложил, что рота стала на позицию, и спросил, не будет ли каких приказаний. Я велел завтра же приделать дверь.
Когда подпрапорщик Бовчук вышел, мы с прапорщиком Муратовым подложили в «камин» дров и легли рядом на солому, тесно прижавшись друг к другу. Поболтав немного, мы вскоре заснули, обвеянные теплотой ярко пылавшего «камина»…
Рано утром, едва только слабая полоска света успела пробиться сквозь узенькую щелочку нашей палатки, заменявшей дверь, как мы уже пробудились от адского холода. Руки наши, несмотря на то что были в перчатках, окоченели настолько, что трудно было согнуть пальцы. «Камин» наш давно уже, как видно, потух, и морозный воздух сверху свободно проникал в землянку через тот же «камин».
– Ну и холодище! Пойду велю затопить! – сонным недовольным голосом пробормотал прапорщик Муратов.
– Валяйте, Николай Васильевич, а я тем временем обойду позицию.
Едва я вышел из землянки, как холодный, морозный ветер, вероятно, еще не унявшийся со вчерашнего дня, с силой ударил мне прямо в лицо. Прежде всего я взглянул в сторону неприятеля, чтобы убедиться в том, насколько далеко он был расположен. Чем ближе были окопы противника, тем опаснее и, следовательно, тем хуже считался участок, так как тогда не думай днем высунуться из окопа, моментально подстрелят. Впереди передо мной открылась совершенно ровная местность, кое-где занесенная легким пушистым снегом. Австрийские окопы с густыми проволочными заграждениями были видны простым глазом. В некоторых местах, где у них, вероятно, были устроены землянки, тонкими струйками стлался дым. За окопами виднелись группы рослых деревьев, терявшиеся в складках местности. Позади наших окопов я увидел те самые развалины и три домика, которые я вчера заметил при свете ракеты. Несколько высоких деревьев качали своими оголенными ветвями, точно протягивая множество беспомощных костлявых рук. Мертво и уныло показалось мне вокруг в природе, так же, как холодно и уныло было на сердце…
Пока я, стоя на месте, рассматривал окружающую местность и окоченевшими руками набрасывал кроки, тем временем Клопов успел где-то уже нарубить охапку сухих дров и чуть не бегом нес ее к моей землянке. Отсюда я решил пройти на левый фланг своей роты. Солдаты попрятались по своим землянкам, и только часовые с посиневшими лицами и, ежась от холода, молча топтались на месте, посматривая время от времени в сторону противника. Над одной из землянок я увидел две телефонные проволоки. Это меня немного удивило. В то время, то есть в начале войны, мы не особенно были богаты телефонами. Аппараты устанавливались только на самых важных участках. А у меня теперь было целых два аппарата: один поддерживал связь с тылом, а другой – с соседней 42-й дивизией. Очевидно, наш штаб придавал моему теперешнему участку серьезное значение. Я вошел в землянку телефонистов. По сравнению с нашей узкой и холодной землянкой, эта землянка показалась мне настоящей комнатой. В ней было тепло, и можно было стоять во весь рост. Около одной стены были устроены широкие нары, а около смежной стены стоял настоящий стол, вероятно, стащенный из какого-нибудь дома. Над столом висели две телефонные трубки. Свет проникал через маленькое оконце в двери. Два дежурных телефониста сидели на табуретах, а остальные два лежали на нарах. При моем появлении все вскочили со своих мест.
