«Вот бы сюда запустить один-другой «чемоданчик», воображаю, что было бы!.. Странно, что австрийцы сентиментальничают, это не похоже на них», – продолжал я раздумывать. Но в этот момент, точно в насмешку мне, на передовой линии где-то за Радловом тяжко ухнула артиллерия, и мгновенно вслед за тем над самой головой взвыли снаряды и с треском разорвались почти одновременно два вместе где-то впереди, в самой деревне. Послышались звон разбитых стекол, какие-то крики и визг осколков.
– Вот тебе и на! – невольно вырвалось у меня. – Это что же значит?
В деревушке все засуетились. Неожиданный разрыв гранат вызвал тревогу. Снова вдали зловеще загремела артиллерия, и снова, как буря, пронеслись над моей головой снаряды и легли почти на том же месте. Смятение увеличилось. Было очевидно, что австрийцы ни с того ни с чего начали обстреливать Ясну-Гору. Я ускорил шаг, направляясь к месту расположения своей роты, так как могли быть какие-нибудь распоряжения от командира батальона. К счастью, после нескольких очередей австрийская батарея прекратила обстрел, и мы снова могли облегченно вздохнуть. Вероятно, это было не что иное, как артиллерийская пристрелка, жертвой которой едва не стал, как мы потом узнали, наш командир батальона со всем своим штабом, так как первые две гранаты разорвались как раз перед его халупой, ни более ни менее как в трех шагах. В этот момент в халупе вместе с капитаном Шмелевым сидели и болтали еще некоторые офицеры батальона. Силой взрыва все стекла до одного были выбиты, но ранен никто не был.
Не считая этого незначительного эпизода, на который никто из нас не обратил никакого внимания, все остальное время нашего пребывания в Ясна-Горе прошло спокойно и даже приятно. На позиции временами стрекотали пулеметы, громыхали орудия, но все это было направлено не против нас, а на тех, кто занимал окопы, и поэтому каждый из нас чувствовал себя легко и свободно. Солдаты по-своему коротали дни, а мы, офицеры, собираясь друг у друга, большую часть времени проводили за преферансом, рассуждали на разные военные темы и строили грандиозные стратегические планы, особенно когда в голове начинало шуметь от выпитого вина.
Через две недели я снова со своей ротой занимал участок против трубы. Здесь все было по-старому. Впереди из-под белого снежного покрова серым пятном выделялся молчаливый Радлов. Австрийские окопы, занесенные снегом, сливались с местностью и совершенно пропали бы из вида, если бы не темная извилистая линия проволочных заграждений да струйки дыма на некотором расстоянии друг от друга, выдававшие их местонахождение. Щелкали одиночные ружейные выстрелы. Временами, точно медведь, потревоженный в своей берлоге, рявкнет артиллерия двумя-тремя очередями и смолкнет. Казалось, не только природа, но и люди, зарывшись глубоко в землю, засыпанную сверху снегом, погрузились в зимнюю спячку. В окопах было пусто. Все забились по своим землянкам, и только наблюдатели по два на взвод с винтовками в руках, в теплых рукавицах и в башлыках, накинутых на голову, стояли на своих постах, постукивая от холода нога об HOiy и зорко поглядывая в сторону противника. Погода в эти дни стояла не особенно холодная. Легкая метелица кружила снежную порошу.
В один из таких дней после обеда капитан Шмелев по телефону пригласил к себе всех ротных командиров. Я был несколько удивлен такому неожиданному приглашению, которое во всяком случае не предвещало ничего хорошего.
В назначенный час я явился, а вскоре пришли и все остальные ротные командиры нашего батальона, именно: штабс-капитан Ласточкин, прапорщик Древесников, еще совсем молодой человек, временно командующим 3-й ротой. Капитан Шмелев в своей обычной зелено-коричневой кожаной куртке встретил нас дружески, рассадил куда попало, кого на кровать, кого на ящик, а сам уселся на единственную табуретку. По лицу капитана Шмелева мы поняли, что ничего особенного не предстоит. Закурили папиросы и начали болтать о том о сем. Землянка капитана Шмелева была довольно просторна, и нагревалась она раздобытой откуда-то железной печуркой, на которой постоянно грелся синий эмалированный чайник. В землянке было тепло и сине от накуренного дыма. Тут же в углу примостился и дежурный телефонист.
– Господа! – начал капитан Шмелев полуофициальным тоном, после чего мы все разом смолкли и уставились на него. – Из штаба получено распоряжение каждую ночь производить разведку под начальством офицера на участке батальона по очереди от каждой роты. Прежде всего надо, господа, хорошенько осветить участок против Радлова, так что вам, Владимир Степанович, сегодня надо начать первому, а завтра Павел Павлович, – обратился капитан Шмелев с последними словами к прапорщику Ковальскому. Мы оба слегка кивнули головой. – Донесения о разведке присылать мне в секретном пакете.
После этого официального заявления капитан Шмелев снова перешел на дружеский, веселый тон. Попили чайку с печеньем «Альберт» и с ромом. Поболтали немного о том о сем и пошли по своим местам. Я вышел из землянки капитана Шмелева, сделанной, если не забыл читатель, в крутом, противоположном от Радлова, скате шоссе. Перейдя шоссе, я пошел по открытому полю к участку своей роты. Снег мягко шуршал под ногами. Снежная пыль носилась в воздухе, и оттого вся окрестность была подернута какой-то серой туманной дымкой.
«Самая подходящая погода для разведки», – подумал я, пристально вглядываясь в сторону австрийцев, где смутно вырисовывались очертания Радлова. Шальная пуля взвизгнула недалеко от меня. Я не обратил на нее внимания и продолжал идти по полю рядом с полузанесенным ходом сообщения, так как знал, что в такую погоду, если даже австрийцы и заметили меня, им трудно взять на меня хороший прицел. Свистнула еще одна, другая пуля… «Тьфу ты, проклятые! – злобно прошептал я. – Не дадут спокойно пройти». И, точно желая отделаться от назойливых пуль, я пошел ходом сообщения.
Всю дорогу я раздумывал о предстоящей разведке. Не могу сказать, чтобы во мне проснулось чувство страха перед грозящей мне опасностью, нет, этого не было, но было что-то похожее на беспокойство, ощущалась та особая приподнятость настроения, которая бывает у человека перед боем. Тут было даже нечто другое, чем бой. Картина боя с его открытым наступлением или обороной, с его убийственным артиллерийским и пулеметным огнем была мне знакома и понятна, но разведка, где нужно незаметно подкрадываться к противнику, где играет такую огромную роль личная инициатива и где малейшее неосторожное движение, иногда даже шорох, может вас выдать и тем погубить – это было для меня еще ново и неизведанно. Да и, с другой стороны, если посмотреть на дело: сидеть в теплой землянке за десятью рядами проволочных заграждений под защитой пулеметов, стоящей позади артиллерии, да еще когда на фронте полное затишье, – это прямо удовольствие, а попробуйте под покровом ночи вылезти за проволоку всего лишь, несколькими молодцами и подобраться к самым австрийским окопам – это, я думаю, совсем другая музыка. Конечно, слов нет, никто вас контролировать не пошел бы, вы могли бы выйти со своими разведчиками немного за проволочные заграждения и посидеть там для видимости, а на утро донести командиру батальона о результатах «разведки», но не следует забывать, что это было начало войны, когда дух в войсках был тверд и когда все, и офицеры, и солдаты, были проникнуты еще сознанием долга перед Родиной. Поэтому подобного рода случаи в то время в нашей армии бывали еще довольно редко.
